Лариса Матрос
"Как дивно светит после бури солнце... "
Может быть я еще когда-нибудь напишу о своем впечатлении от первой встречи с Парижем, которая состоялась весной прошлого года. Расхожая фраза"Увидеть Париж и умереть" (давшая название популярному фильму)- кто из нас не произносил ее хоть однажды в жизни...
Но мои заметки не об этом. Я хочу поделиться своими воспоминаниями об одном вечере в Париже, который наполнился особым смыслом и впечатлением под воздействием замечательного эссе Алекса Борисова, оубликованном в новогоднем выпуске "Панорамы". Речь в нем идет о моем земляке -- одессите, известном под именем Карузо. Алекс описывает свои встречи с этим человеком в разные пуриоды жизни, начиная с тех лет, когда этот юный красавец с прекрасным голосом (за что и был удостоен титула "Карузо"), осиротевший в войну, бродил с мальчишской "шпаной" по улицам Одессы, зарабатывая на жизнь своим пением, и в те годы, когда он стал професиональным артистом, и на эмигрантских дорожках, когда их судьба свела в Италии.
Тот вечер в Париже, о котром я веду рассказ, выпал на начало мая, когда мир отмечал пятидесятилетие Победы над фашизмом. Огромные толпы людей, трогательная церемония у Триумфальной арки, посвященная этой дате, -- все это вызвало гамму острых ностальгическийх воспоминний, связанных с послевоенным детством.
Мы с мужем возвращались в нашу гостинницу, расположенную на одной из улочек, ответвляющихся от Елисейских полей, уже затемно. Хотелось поскорее попасть в номер, включить телевизор, где, наверняка, в "новостях" можно будет увидеть сюжеты из России, связанные с этим праздником. Но тут на углу здания, расположенного напротив гостинницы, бросилась в глаза ярко-красная неоновая надпись: "RASPOUTINE". В другой раз я, быть может, отнеслась к этому более спокойно, а сейчас -- в Париже, в мгновенья, когда душа наполнена тоской по чему-то утраченному навсегда -- увидеть "наше" слово показалось почти мистикой.
Мы переступили порог, и нам открылся роскошный интерьер ресторана, разукрашенный русской традиционной символикой. Аристократического вида немолодой мужчина в черном костюме и белоснежной рубашке нас поприветствовал на прекрасном русском языке и предложил пройти в обеденный зал, где сидели, готовые выступить, разодетые в традиционные русские одежды музыканты. Всего несколько столиков были заняты. Поскольку во всех ресторанчиках и кафе было полно народу, (а хотелось больше гулять по Парижу), мы до этого наскоро поужинали в необыкновенно красивом и уютном, расположенном прямо на Елисейских полях, "Магдональсе", потому здесь в "Распутине" настроились на легкий дессерт с кофе- только для того, чтоб обрести повод посидеть в зале. Правда, когда нам принесли меню и мы увидели ошеломляюще высокие цены, то, признаюсь, нисколько не пожалели, что судьба нас завела в это место совершенно сытыми.
Музыканты заиграли, и задорные лихие русские народные мелодии показались мне резко контрастирующими с грустным, тоскливым выражением их лиц, особенно глаз. Вскоре появились певцы, танцоры. Почти все они были красивы, но один из певцов сразу обратил на себя внимание. Густая проседь волос, томная усталость взгляда придавали его облику, который, казалось, вобрал самые прекрасные черты представителей всех южных народов, какую-то утонченную эмоциональность. Он пел знакомые песни, романсы, но меня не покидало ощущение, что все, что он делает в этом зале, словно отдалено от него. Он пел, ходил по залу между столиками, но во всем обнажаласось внутреннее его отчуждение от происходящего вокруг.
-- Мне знаком этот человек, но я не помню, откуда, -- вдруг сказал мой муж, напряженно вглядываясь в лицо певца.
Мне тоже показалось, что я его когда-о видела, и его облик вдруг воссоединился в моем воображении с белым пароходом, с морем, но я ничего конкретного не могла вспомнить.
-- Вы, случайно не одессит?, -- спросил муж певца осторожно, когда он, оказавшись с группой музыкантов у нашего столика, выжидал музыкальную паузу.
Тот улыбнулся глазами, выразив таким образом утвердительный ответ.
Мы досидели до конца длинного и разнообразного концерта и, выйдя на улицу, тут же столкнулись с певцом, который прогуливался вдоль здания ресторана, возможно поджидая нас. Муж спросил:
-- Откуда же я вас все-таки знаю?
-- А меня в Одессе многие знали, ведь я тот самый Карузо, -- ответил он, нисколько не сомневаясь, что его пояснение дает исчерпывающу для нас информацию.
Но моя память ничего не извлекла из своих кладовых, -- возможно, потому, что я никогда не была связана с уличными мальчишескими компаниями. К тому же в Одессе каждый район имел своих "уличных героев" типа "Жоры-профессора", "Мишка режет кабана", популярных на Молдаванке, где прошли мое детство и юность. Однако и мой муж, коренной одессит, не мог идентифицировать "Карузо" с чем-то конкретным.
Мы долго гуляли со старым-новым знакомым, разговаривая ни о чем. Он не спросил нас о нас, мы его -- о нем. В какой-то момент мне показалось, что я потеряла ощущение пространства: булыжная мостовая парижской улицы словно слилась с такой же одесской, и мы гуляем по ночной Одессе, как бродили всегда в День Победы после фейерверков.
