Смутное дело / Политика и экономика / Главная тема
Смутное дело
/ Политика и экономика/ Главная тема
«Реальных сил и средств на завоевание России у Польши не было. А значит, польской плетью русский обух было не перешибить», — считает историк Владислав Назаров
В этом году страна отпраздновала не просто День народного единства, но еще и 400-летний юбилей окончания Смуты. Праздник получился со слезами на глазах, поскольку проблемы, с которыми бились наши пращуры четыре века назад — экстремизм, неправедный суд, зацентрализованная власть, — собственно, никуда не делись. Даже понятийный аппарат, несмотря на четыре сотни лет развития русского языка и культуры, оказался на удивление схожим. Об исторических аналогиях, о «руке Запада» и вечной русской Смуте на страницах «Итогов» рассуждает старший научный сотрудник Института всеобщей истории РАН
Владислав Назаров.
— Владислав Дмитриевич, Кремль не внял предложению отметить нынешний День народного единства как 400-летие возрождения российской государственности. Что, охладели власти к этому празднику?
— Я думаю, что власти давно осознали, что они учредили ложный, искусственно созданный праздник да плюс еще с хронологической ошибкой. То, что не очень весело и массово празднуют 4 ноября, правильнее отмечать 1 ноября. В этот день гарнизон Речи Посполитой сдал отрядам второго ополчения Китай-город. Находились, правда, историки, на полном серьезе объяснявшие, что 4 ноября является неким среднеарифметическим символом нескольких значимых дат и событий. Эта дата, помимо всего прочего, нехороша тем, что она конфронтационная по сути. Да, конечно, сравнительно небольшие отряды войск Речи Посполитой были в Кремле; значительные части территории Российского государства были оккупированы Польшей и Швецией, но разве это уникальное явление в европейской истории? Нет. Это обычное, если хотите, нормальное течение политической и военной истории. Но в итоге праздник стал поводом для раздрая внутри страны (появились русские марши в Москве и татарские в Казани) и ненужных осложнений с современным польским обществом.
— Патриарх Кирилл в бытность митрополитом Смоленским говорил, что Смута «была страшнее того, что произошло во время Великой Отечественной войны... Гитлер в Кремль ногой не ступил, немцы не разложили вертикаль власти...»
— Я просто не понимаю причин для такого сравнения. Совершенно понятно, что в войне, начатой фашистской Германией против СССР, речь шла об уничтожении страны, а в перспективе и народа. А от того, что в Москве два года находился польский гарнизон, Россия не исчезала как государство. Польский комендант Кремля не садился на трон московских царей. Более того: иностранные войска были введены в Москву по соглашению с Боярской думой прежде всего для защиты столицы от отрядов Лжедмитрия II. Неужели неясно, что было страшнее — Гитлер с его отлаженной гигантской военной машиной или Сигизмунд III с сыном Владиславом, которым сейм не давал денег на новую московскую кампанию вплоть до 1617 года. Да, возник вариант завершения Смуты, если бы русским царем стал 15-летний королевич Владислав, которому осенью 1610 года присягало население многих регионов страны. И что? Точно так же в XVI веке Иван Грозный, а затем его сын Федор были кандидатами на престол Речи Посполитой. Словом, излишняя драматизация, нагнетание изоляционистских настроений, пропаганда вражды ко всему внешнему с помощью новой красной даты календаря, по-моему, ни к чему.
— Куда же девать «зацементированную» в учебниках истории польскую интервенцию?
— Употребление по отношению к Смутному времени понятия «польская интервенция» (равно как и «шведская интервенция») неправомерно. Эта формула возникла при Сталине, и зачем нам это повторять теперь, я не знаю. Интервенция предполагает потерю суверенитета страны, а Россия с ним в начале XVII века не расставалась. Мы должны помнить, что, когда речь шла о призвании польского королевича Владислава на русское царство, в августовском договоре 1610 года (его заключили московские бояре от имени всех чинов Российского государства с гетманом Жолкевским, выступавшим от имени Сигизмунда III) специально оговаривалось, что его польская свита в Москве будет крайне ограниченна, что править он будет совместно с Боярской думой. Он не имел права менять институты и порядки государственного устройства, назначать иностранцев в приказы или воевод в города, все важнейшие земельные и финансовые вопросы должны были решаться им совместно с земскими соборами. Владислав обязывался перейти в православие и сохранять статус Русской православной церкви как государственной. Вот такая «интервенция».
Конечно, в пропагандистском усердии частью польско-литовской элиты высказывалась идея колонизовать Россию. Это было хорошо для воздействия на сейм, для мобилизации сил. Но больше было похоже на дешевую пропаганду. Польско-литовские политики прекрасно осознавали, что в России прочно сложилось сословие «благородных» воинов-землевладельцев в 20—25 тысяч человек — служилые люди «по отечеству». Они привыкли владеть землей в своем царстве, пользоваться плодами труда крестьян и считали своим правом и обязанностью нести военную службу и управлять податными сословиями, исповедовать свой вариант христианской веры. Так с какой же стати они будут это отдавать соседям? Нет. Это война не на жизнь, а на смерть.
