Роза Вентрелла
История одной семьи
В самом сердце Апулии, в небольшом городке Бари, подрастает девочка по имени Мария Де Сантис, которую за своеволие и резкость прозвали Малакарне — дурное семя. Она живет с мягкой и покорной матерью, жестоким отцом-тираном и двумя старшими братьями: спокойным красавцем Джузеппе, всеобщим любимцем, и злобным Винченцо, которому не хватает сил противостоять скверне бедного квартала Сан-Николо. А еще у Марии есть друг Микеле, и только ему она поверяет свои самые сокровенные тайны. Несмотря на враждебность окружающих, дружба девочки и мальчика крепнет, перерастая в романтическую любовь.
Истории взросления Марии и посвящена поэтичная семейная сага Розы Вентреллы. Здесь любая деталь имеет значение, и даже ветхие домишки Бари отражают внутреннее смятение героини, пронизывая текст целой симфонией ярких ароматов и чувств.
Двум самым важным для меня женщинам — моей дочери и моей матери
Когда меня накрывает предательской волной ностальгии, я снова вспоминаю отца таким, каким увидела его тем майским вечером много лет назад. Круглое лицо, потемневшее от солнца, одутловатое и печальное. Жидковатые усы цвета жевательного табака; губы, которые со временем истончились, так что линия рта стала похожа на лезвие ножа; бескозырка на голове. Он стоит, сгорбившись, на самом носу своей лодки, пытается распутать сеть, перед тем как забросить ее в море. И молчит. Иногда поворачивается и смотрит на меня. Тонкие губы кривятся в той гримасе осознания и принятия своей участи, что порой отмечает людей определенного возраста. Отец никогда не был особенно болтлив. Выплевывал слова, будто яд, а потом снова прятал их внутри себя. Лодка до сих пор пахнет свежей краской, и название, выведенное блестящей синей эмалью, теперь еще больше бросается в глаза. «До свидания, Чарли» — так он назвал лодку, как фильм с Тони Кёртисом; все говорят, что мой отец ужасно на него похож. Совсем недавно был праздник святого Николая[1], и суда, пришвартованные в порту, все еще убраны лентами и сине-красными гирляндами, а на носах красуются бумажные фонарики и лики святого. Я молча смотрю на отца. Взгляд мой безжалостен. Одной рукой папа держит сеть и тщательно выверенными движениями распутывает ее, в другой руке зажата сигарета. С ее кончика падает пепел, крутится в воздухе, взмывая к небу, подхваченный морским ветром, потом оседает у отцовских ног. Я больше не слышу ни ворчания женщин, которые сидят рядком на пристани и грызут бобы люпина, ни визгливых криков продавца осьминогов, торгующего также моллюсками и пивом с борта тр ехколесного мопеда. Я вижу только морщинистые руки отца и его холодные светлые глаза, и в груди у меня поднимается тяжелое чувство. Потому что можно ненавидеть Антонио Де Сантиса, можно сотню раз пытаться выкинуть его из памяти, но избавиться, от него нельзя.
Я всегда буду помнить тот день, когда бабушка Антониетта наградила меня тем прозвищем. Шел страшный дождь, один из тех ливней, которые случаются лишь несколько раз в году, когда все вокруг дрожит под хлесткими ударами ветра, налетающего с моря и завывающего так, что кровь стынет в жилах. Дорога вдоль набережной превратилась в безбрежную реку. Растения на заброшенных полях и в окрестностях пляжа Торре Кветта бессильно падали на землю, иссеченные хлещущей с неба водой. Стоял апрель. И по словам стариков из нашего района, это была самая дождливая весна за последние тридцать лет.
Несмотря на предупреждения мамы с бабушкой, хорошо понимающих голос ветра, меня так и тянуло на улицу.
— Когда море испускает дьявольский крик, земля переворачивается, — заметила бабушка Антониетта, когда я с независимым видом открыла входную дверь.
Я посмотрела на них обеих, на мать и дочь. Одна собиралась натереть к обеду сыр пекорино на граттароле[2], как делала каждый день, другая отрезала большой ломоть хлеба. Я только пожала плечами в ответ и вышла, наплевав на все советы. Мне хотелось увидеть бушующее море вблизи и проверить, сможет ли оно напугать меня. Я бегом преодолела Муралью[3], вымощенную белыми камнями, приветливо помахала рукой соседкам, которые замерли у дверей своих домов, напряженно всматриваясь в небеса, словно древние гаруспики[4]. Порывы ветра в волосах и на лице стегали бичом, но я не собиралась возвращаться домой. В два прыжка я преодолела мощеные ступени, ведущие от Муральи к набережной, и стремительно бросилась к театру «Маргарита», чтобы поскорее миновать пристань и череду волнорезов. Я хотела увидеть море во всей красе.
Когда я добралась до набережной недалеко от башни Торре Кветта, внутренний голос, шепчущий, что лучше вернуться домой, вдруг зазвучал громче. Я вновь увидела лицо матери, которая отговаривает меня выходить на улицу. В ее глазах светилась мягкая укоризна, голова покачивалась слева направо, а потом прозвучал обычный упрек: «Бешеная, хуже отца». И я снова увидела бабушку: пусть она и пыталась урезонить меня суровыми словами, но на самом деле была такой же податливой, как и ее дочь. Мягкой даже с виду: невысокая женщина с большой, похожей на пудинг грудью, свисающей до живота.
