История одной семьи - [5]

Я помню, как в самый первый день в школе синьор Каджано с прищуром смотрел на нас, пристально вглядываясь в лицо каждого ученика своими глазами-щелочками. Создавалось впечатление, что он знает все наши секреты, и не только нынешние, но и будущие. У него были длинные, с выступающими костяшками пальцы пианиста. Тело высокого худого учителя от пяток до макушки выглядело каким-то особенно вертикальным, восходящим, стремящимся ввысь; линии были угловатые и строгие: острый нос; брови, рисующие длинную арку, направленную кончиками вверх, а не вниз; и венцом всему — высокий гладкий лоб. Весь этот взрыв вертикальности существовал в его теле удивительно гармонично, если не брать в расчет небольшой горб, который начал расти, вероятно, из-за долгих часов, проведенных за книгами. Учитель питал страсть к классической литературе — страсть, которая вырывалась наружу всякий раз, как только появлялась возможность прочесть вслух стихи Катулла и Горация. В моем районе к синьору Каджано относились с большим уважением.

Когда настал мой черед предстать пред маленькими черными очами учителя Каджано, впервые в жизни я почувствовала страх, очень похожий на тот, который вселял в меня взгляд отца.

— А ты у нас кто, мелкота? — спросил он, и ветерок его дыхания тронул мои черные волосы. Затем учитель устремил взгляд в потолок и выудил из памяти одну из жемчужин мудрости, процитировав ее на латыни, а после четко проговорил и на итальянском, чтобы было понятно каждому: — Ты меня вокруг пальца не обведешь, маленькая бестия.

Резкие слова, не лишенные лукавства, которые я никогда не забуду.

А после учитель повернулся к самому большому и толстому ребенку в классе, Микеле Стразиоте.

— Ты! — Он ткнул в Микеле костистым указательным пальцем. — Поди сюда.

Учитель Каджано в совершенстве владел искусством сочетать слова: он настолько ловко смешивал латынь и местный диалект, что даже грязные ругательства в его утонченных устах казались подлинным литературным чудом.

Микеле Стразиота несколько раз кивнул, глядя в пол, потом подошел и сел рядом со мной за парту в первом ряду. Посмотрел на меня и, улыбаясь, представился:

— Привет, дома все называют меня Лино, Линуччо или Келино, но ты, если хочешь, можешь звать меня Микеле.

Я молча кивнула; его габариты меня немного пугали. С первого взгляда он казался просто застенчивым и добрым ребенком. Но в то время я чувствовала настоящее отвращение к людям с избыточным весом, так что сразу принялась раздумывать, как половчее ускользнуть от нового соседа по парте, словно он был каким-то надоедливым насекомым.

Однако несколько недель спустя пухлый мальчишка, которого все в нашем классе теперь безжалостно дразнили, показал, кто он таков на самом деле. Я еще плохо его знала, но уже смутно ощущала, что наши судьбы пересекутся, просто пока не понимала, как именно. Учитель принялся расспрашивать ребят, кем работают их отцы. Подошла моя очередь, я ответила без особого энтузиазма: «Рыбак», как и четвертый ребенок Пинуччо Церквосранца и еще парочка незнакомых мне детей.

Когда настала очередь Магдалины, она высокопарно произнесла:

— Он работает на Южном заводе по производству металлоконструкций.

Было видно, что всей ее семье пришлось здорово потрудиться, чтобы она заучила эту фразу и могла выдать ее без запинки. Одним из последних учитель Каджано обратился к Микеле, моему соседу. Что-то мрачное появилось в дьявольском взгляде учителя, когда настала очередь Стразиоты. Синьор Каджано стал похож на кота, облизывающегося перед тем, как приступить к сочному рыбному блюду. Микеле опустил глаза. Он несколько раз пытался что-то сказать, но попытки с треском проваливались: слова застревали у него в горле, голос угасал и нырял куда-то глубоко внутрь, к той неведомой точке, где зарождаются человеческие чувства. Миммиу и Паскуале, двое темнолицых хитроглазых мальчишек, сидевших во втором ряду, стали вполголоса насмехаться над Микеле:

— Говори, жиртрест! Что, языка нет? Или ты его тоже сожрал?

Учитель Каджано слышал их насмешки, но делал вид, будто не слышит. Ему нравилась жестокая пьеса, которую он сам тщательно срежиссировал. Это был заранее обдуманный план, и мы, дети, играли в нем именно те роли, которые учитель для нас выбрал.

2

— Мама — домохозяйка, — наконец сумел ответить Микеле, — а папа безработный.

Тут не было ничего постыдного, у многих отцы сидели дома, хотя слово «безработный» могло нести в себе тысячу разных смыслов.

— А вы знаете, какое прозвище у семьи Стразиоты? — спросил учитель, потрясая в воздухе указательным пальцем.

Я посмотрела на Микеле, и мне показалось, что он неуклюже попытался втянуть голову поглубже в могучие плечи, спрятаться за партой, слишком маленькой для его внушительных габаритов и неспособной скрыть Микеле от наших глаз. Все отрицательно зацокали языками, громко и почти одновременно, но в тот раз синьор Каджано ничего не сказал о такой форме ответа, хотя обычно считал ее вульгарной и неуместной.

— Хочешь сам сказать, Микеле? — Учитель подошел к нашей парте в первом ряду, и глаза его так ярко сияли, что я впервые заметила, какого они чистого, небесно-голубого цвета.