Сергей Слепухин
История одной дружбы
Эдвард Лир и Уильям Холман Хант
Возможно, Эдвард Лир разделил бы славу с художниками-анималистами Гульдом и Одюбоном[1], если бы не участившиеся у него в 1837 году приступы астмы и резкое ухудшение зрения. Лорд Стенли, граф Дерби, в чьем величественном имении Ноусли-Холл шесть лет назад юноша создал знаменитый иллюстрированный атлас семейства попугаевых, болезнью Эдварда был весьма огорчен, поскольку считал Лира своим воспитанником. Скорее всего, именно граф дал совет молодому человеку оставить кропотливое занятие анималистической графикой и попробовать себя в пейзажной живописи. К аргументам патрона стоило прислушаться: став пейзажистом, Лир мог позволить себе уехать из Англии, поселиться в недорогом месте (скажем, в Италии), путешествовать по свету и рассчитывать на стабильный заработок, продавая написанные «виды» в Лондоне.
В то время существовало понятие «топографическая живопись». Интерес европейцев к чужим странам был велик, этот жанр появился еще в XVI веке.
Известно, что Дюрер, не задумываясь, бежал сломя голову туда, где возникала любая возможность зарисовать какую-нибудь невидаль — будь то носорог в зверинце или кит, выброшенный на зеландский[2] берег. Гравюры с диковинами хорошо раскупались.
На протяжении всего XVII века несколько поколений художников антверпенского семейства Петерс[3] безбедно существовали за счет репринта и благодаря продажам созданного ими атласа с пейзажными видами заморских стран. Предприимчивый Маттеус Мериан[4] сказочно разбогател, выпустив тридцатитомную «Topographia Germaniae», а пражский график Венцель Холлар[5] получил из рук английского короля щедрую награду за «Виды Лондона» и серию офортов с маринами и ландшафтами Танжера.
В 1837 году, когда решалась судьба Лира, жанр топографической живописи в Англии был довольно доходным бизнесом.
Италия, Сицилия, Греция, Албания, Турция, Мальта, Каир, Суэц, Синай… Так прошли двенадцать лет.
Когда летом 1849 года Эдвард Лир вернулся в Англию, в Лондоне обсуждалось знаменательное событие. В одном из залов Королевской академии художеств открылась выставка трех необычных картин, подписанных «P. R. B.». «Братство прерафаэлитов»[6] — а именно так расшифровывалась аббревиатура — состояло из трех дерзких живописцев: Джона Эверетта Милле, Уильяма Холмана Ханта и Данте Габриэля Россетти[7].
Название «прерафаэлиты» подчеркивало духовное родство с флорентийской живописью раннего Возрождения. Новаторы отказывались от «кабинетной» живописи, предлагая работать на природе. Живописная техника тоже была обновлена. Намечая композицию на загрунтованном холсте, прерафаэлиты наносили слой белил и убирали из него промокательной бумагой масло. Затем они писали поверх белил полупрозрачными красками, что позволяло добиться ярких и свежих тонов. Свет, отражаясь от поверхности, заставлял краски сиять.
Летом 1852 года Роберт Мартино[8] ввел Лира в круг прерафаэлитов, познакомив с Уильямом Холманом Хантом, одним из «отцов-основателей» Братства. В «Автобиографии» Хант вспоминает[9], что во время встречи Лир вел себя беспокойно, рассказывая гостю о том, как работает с акварелью. Когда Лир показывал незаконченное полотно «Каменоломня в Сиракузах», Хант понял причину нервозности коллеги: меловые глыбы и фиговые деревья на переднем плане картины выглядели неубедительно, ведь Лир работал по памяти, используя зарисовки, сделанные во время давней поездки в 1847 году. Тогда-то новый знакомый и поведал хозяину мастерской, что все можно исправить. Не надо снова отправляться в Сиракузы, чтобы оживить впечатления. Виды, очень похожие на сицилийские, оказывается, можно зарисовать и здесь, в Англии, например, в Фэрлайте, в окрестностях Хастингса. Хант как раз собирался отправиться работать в те края. Он пригласил нового знакомого присоединиться к работе на пленере, и Лир с радостью согласился.
В Фэрлайте Хант принялся за полотно «Наше английское побережье». Рёскин[10] позже скажет: «…оно дает нам представление, с чего начиналась история искусства». Абсолютный баланс между тенью и светом в картине был достигнут, по мнению критика, благодаря мастерскому владению краской и кистью.
Правдивость — вот, к чему так стремился Лир! Ко времени знакомства с Уильямом Хантом он уже совершил много долгих поездок, сделал тысячи зарисовок экзотических мест и гордо называл себя «поэтическим топографом».
Интуитивно Лир понимал, что истинная правда заключается в умении подчинить себе палитру. А вот в этом вопросе Лир чувствовал себя, увы, не совсем уверенно.
Формально Лир не получил художественного образования, воспитывавшая Эдварда старшая сестра сумела дать лишь домашние уроки. Да, к моменту встречи с Хантом он уже был опытным рисовальщиком, его акварели считались замечательными, но Эдвард хотел во что бы то ни стало научиться создавать большие полотна, писать их масляной краской. Только внушительных размеров холсты он называл картинами! А для этого мастерства рисовальщика и развитого чувства цвета было мало. Хант догадался при встрече, чем сможет помочь коллеге.
Десять дней пейзажисты вместе работали на природе. Совершая ночные прогулки с фонарем, Хант как-то наткнулся на заброшенный сад, где утром построил соломенный шалаш. Друзья стали использовать его, чтобы изучать эффекты лунного света, проникающего через деревья. Местные жители посчитали джентльменов с этюдниками и фонарями в руках бродячими сумасшедшими. Вечерами Лир записывал в записную книжку все, что ему рассказывал учитель. Эдвард называл свой дневник «Книгой находок», обыгрывая имя друга — «Ye Booke of Hunte»
