Штык с противным хлюпаньем вошел в глазницу, немецкий ефрейтор тоненько завизжал, хватаясь обеими руками за клинок.
Иван рывком налег на карабин всем телом, опрокинул немца на землю и резко ударил по прикладу локтем, загоняя штык в череп.
Хруст, хриплый стон…
Ваня устало вздохнул и обвел поляну взглядом.
Ничего нового…
Бронетранспортер, трупы, возле чахлого кустика лежит мертвый прадед, неподалеку от него мертвый Жан Жаныч.
Застать его живым не получается уже двенадцатый раз…
Да, двенадцатый раз. Уже двенадцатый раз не получается пройти гребаный квест подкинутый сукой-судьбой…
Первый – подорвался на мине прямо перед советскими позициями.
Второй – убили сразу после реинкарнации, влепили в череп пулю.
Третий – подорвался на мине через два часа после появления.
Четвертый – утонул в болоте.
Пятый – сдох от гангрены.
Шестой – сожгли немцы в овине вместе с остальными пленными.
Седьмой – умер от голода и дизентерии.
Восьмой – расстреляли свои, как немецкого диверсанта.
Девятый – повесили немцы.
Десятый – застрелился, после того как миной оторвало ноги.
Одиннадцатый – почти дошел, но опять мина…
И вот, еще одна попытка.
– Хер вам, бляди, не дождетесь… – хрипло прошептал Иван. – Я все-таки дойду…
Встал и пошатываясь от дикой усталости побрел собирать оружие, патроны и еду…
Противно заскрипела дверь, одновременно такой же противный надтреснутый голос гаркнул:
– Красноармеец Куприн, на выход!
Ваня неспешно встал, вышел в коридор, не дожидаясь команды стал лицом к стене и завел руки на спину.
Но команда все равно последовала.
– Лицом в стене, руки за спину.
Не могла не последовать, Ванька Татарин, так прозвал этого конвоира спецконтингент в специальном лагере НКВД, плюгавого рябого парня, являлся ревностным служакой и никогда не упускал возможности исполнить устав от и до. Впрочем, человеком он был не злобным и по своему неплохим.
Закрыв камеру, Татарин оттаял голосом и незлобно бросил:
– Ну пошли, что ли, Ваньша. Сам знаешь куда.
«Знаю…» – устало подтвердил Ваня про себя и пошел по коридору.
С тринадцатого раза у него все-таки получилось выйти к своим из окружения. В основном, благодаря тому, что он не старался повторить свой путь в первой попытке. Никого из старых знакомых Иван не встретил. Ни военфельдшера Курицыну, ни майора госбезопасности Черного, ни военврача второго ранга Елистратову, ни якута Петра Петрова. Вообще никого. Ваня и не старался никого встретить, потому что сознательно избегал встреч. Просто он начал понимать, что как только он начинает повторять свои действия, так сразу все перестает получаться.
Впрочем, кое-что он повторил: все-таки пристрелил генерала Власова. Так уж получилось.
В общем, никаких особых геройств не случилось, хотя к своим Иван добрался с толстой пачкой солдатских и офицерских немецких удостоверений, хозяев которых он отправил на тот свет и планшетом забитым штабной документацией. Скорей всего, уже безнадежно устаревшей к моменту перехода фронта.
О том, что он убил Власова, Иван благополучно смолчал, ничего другого сказать нквдешникам было особо нечего, так как никакого специального задания от Черного в этот раз случилось. Поэтому случился проверочно-фильтрационный лагерь НКВД куда направляли для проверки окруженцев.
За время своей эпопеи Иван стал жестким реалистом, никаких иллюзий не питал и примерно ожидал подобного. Собирался быстро пройти проверку и отправится на фронт, но что-то пошло не так – за Ваню всерьез взялись соответствующие органы.
Что вызвало подозрение?
Собственно – все. Подозрение вызывало все.
Не истощенный.
Отлично вооруженный и экипированный.
В новенькой немецкой офицерской форме. Что почему-то особенно беспокоило гебешников.
Прошел линию фронта как раскаленный нож сливочное масло и сдался уже на советской стороне.
Опять же, никто не хотел верить, что он прошел такое расстояние по немецким тылам, да еще завалил кучу немцев и притащил с собой кучу их документов. Кто? Обычный красноармеец саперного батальона? Да бросьте, такое не каждому матерому диверсанту по плечу.
И это чертово знание немецкого языка, о котором Ваня случайно проболтался.
В общем, слишком уж Иван выбивался из образа стандартного окруженца.
А объяснить, что за все свои бесконечные попытки выжить, Ваня просто стал этим самым матерым диверсантом, он не мог.
Ничего на него накопать органы не смогли, вот и задержали надолго в лагере. Справедливости ради, никто Ивана не пытал, кровавая гебня оказалась не особо кровавой, но допросами так вымотали нервы, что Ваня сам едва удерживался, чтобы не свернуть кому-нибудь шею. Были попытки уговорить признать что-то пустяковое и с чистой душой отправиться в часть, но Ваня категорически отказался что-либо признавать и с яростью защищался.
– Когда ты уже за ум возьмешься? – бухтел Татарин. – Вроде человек хороший, герой даже, как поговаривают, ан нет, с умом видать у тя слабовато. Какой раз в карцере сидишь? Оно тебе надо? Дождешься же, как пить дождешься, переместят во вторую категорию, а там и лагеря уже недалеко…
Ваня не ответил. Меняться он не собирался. Чему виной был упрямый характер, а еще, вся эта история с затянувшейся проверкой начала его снова сильно озлоблять. Уже было исчезнувшая ненависть к гебешникам и прочим приспешникам «режима» и самому коммунистическому «режиму», вновь стала разгораться. Что тоже не прибавляло смирения.
![Собрание сочинений. Том 3. Свидание с Нефертити : [роман]. Очерки. Военные рассказы](/storage/book-covers/6d/6d33c74004479594fc7801a6b05cf0cc46250a4b.jpg)
