Людмила Богданова
Искусство составления витражей
Владыки.
Ведь даже если мы умираем,
от нас остается радуга...
Моему другу Сашке, вредному
Мастеру 15 с половиной лет...
Консата. Хартии.
Собиратель осколков
- Ты что потерял, моя радость?
кричу я ему.
А он отвечает:
- Ах, если б я знал это сам.
Окуджава.
Беглец.
Человек больно навалился на плечо, и Йохани поняла, что сейчас упадет под его тяжестью. Мучительным усилием дотянула его до койки. Человек, словно мертвый, закачался в упругих нитях. Йохани с ужасом следила, как сквозь загорелое лицо беглого каторжника, иссеченное морщинами и шрамами, проступают знакомые черты, цинично оскаленный рот становится просто беспомощным, глаза закрыты, кулаки судорожно сжаты, а дыхание истончается, готовое остановиться.
Йохани встряхнула головой. Как ни хочется, а придется прибегнуть к искусству. Тому, что всегда в ней. Пока она жива.
Она вытянула руки на уровне глаз, расслабила, развела пальцы, слегка потрясла кончиками, выпуская силу. Золотые пузырьки разбежались по каюте, а ладони налились привычной горячей тяжестью. Йохани отключила высокое зрение. Вся ее сила нужна была сейчас, чтобы извлечь из небытия человека, которому доверяла, которого помнила и не хотела терять. Двенадцать лет она не знала, что с ним, почти треть жизни, даже немного больше, чем треть.
Он лежал перед нею такой беспомощный: вся его сила ушла вместе с сознанием, и в темном разуме просвечивали лишь одинокие искры - как отдаленные августовские сполохи над зубчатой стеной ночного леса. А ночь пахла рябиной.
Вопреки всему Йохани стоила свои воспоминания, свою нежность, все самое чистое, что сберегла за время скитаний, и уже не пузырьки, а золотые молнии слетали с загорелых рук, переплетая судьбу каторжника с ее судьбой. Лодка возвратилась из темного туннеля, человек открыл глаза.
- Я ничего не помню. Почему я ничего не помню?..
Йохани сидела на краю постели, поддерживая его голову, заслоняя телом от любой беды.
- Уберите защитное поле, - вполне осознанно сказал человек.
- Уберите защитное поле. Они всадили в нас древнюю болезнь. Если пеленга не будет, вирус заработает.
Спутница Йохани испуганно ахнула. А Йохани приказала "Семиглазке" покинуть обычное пространство. И извлекла из ниши коробку диагностера.
- Какая это болезнь?
- Не знаю, - он смотрел на Йохани и не видел ее, был здесь - и не с ними.
Йохани сердито прикрикнула на тоскующую Дэзи. Она не меньше подружки любит их корабль, но теперь ... теперь уничтожит, если будет нужно, чтобы спасти того, кто вернулся.
Диагностер щелкал, птичьим тельцем нагреваясь в ладони. Каторжник посмотрел искоса:
- Не найдете... этим.
- Я могу... сканировать ментально. И доломать тебя.
Глаза Йохани зло сощурились, трудно было понять, относится эта злость к наглости беглеца или к тем, кто обрек его на смерть за тягу к свободе.
А человек умирал. Он мог умереть на ее руках или опять очутиться в клетке, если она за недолгое время не отыщет искомое. И время остановилось.
Корпус "Семиглазки" подрагивал, отзываясь на чужеродные структуры за бортом. Человек лежал перед Йохани, и ему было плохо и страшно. А диагностер вел свою механическую песенку. Потом запнулся - и защелкал изо всех сил. Из него высунулись прозрачные лапки и уперлись беглецу в плечо. Йохани вздохнула почти с облегчением.
После операции каторжник заснул, а она снова сидела рядом, благо, он не мог прогнать ее, придерживала его вздрагивавшие руки и вслушивалась в невнятные слова, изредка срывавшиеся с губ. Он опять ходил по кругам своего ада, и она была бессильна помочь ему в этих кругах.
Среди песчаных гор висел туман, насыщенный каплями дождя.
Несколько минут назад среди этого тумана растаяла в бесшумном взрыве "Семиглазка", и ветер слабо качнул сосновые стволы, Йохани отвернулась. Под ногами лежала разбитая асфальтовая дорога. Все надо было начинать сначала.
Каторжник затолкал Йохани в сумку пригоршню голубых камней:
- Этого хватит вам на первое время. Я вас отыщу, когда будет нужно.
Они прошли с километр до поворота старого шоссе.
- Здесь Земля, - сказал он. - Здесь никогда ничего не меняется. Через четверть часа будет рейдер.
Они ничем не ответили на его попытку прервать молчание. "Семиглазку" было жалко до слез. И все высокие аргументы ничего не значили со смертью корабля.
- Захолустье. Оно и время, чтобы собрать силы. Полагаю, они потеряли след.
- Ты считаешь, что мы боимся?
Вспомнив все, он и попытки не сделал, чтобы вспомнить ее, даже имени не спросил. Дернув ремешок сумки, Йохани пошла к рейдеру, мягко присевшему у остановки и похожему на полосато-серую кошку хон ти. Этот рейдер довезет их до города, в котором кружась, опадают липовые листья и странно пахнет осенью и грибами. До города, который называется Крайний и где кончаются все дороги.
Эя, Имперское хранилище, спиралокасты,
ячейка 3/17, уцелевшая Полная Запись.
Ветер с галереи тряханул огоньки свечей и заиграл плащами придворных, и этот густо-синий тяжелого шелка плащ плеснул Оэлу чуть ли не в лицо, когда женщина миновала переход, не оставляя следов на голубовато-стеклянистом крошеве, усыпавшем полы дворца. Она не была ни из Свиты, ни из Семьи, и Оэла удивило это, но мысль погасла, задавленная грузом забот и совсем других мыслей. Он запомнил только этот синий плащ с белым подбоем и белую парчу длинного - до полу - платья, а еще волосы, как дождик, стекающие из-под капюшона. Зачем-то он остановил одного из слуг, мелькающих в анфиладе:
