Искусство, правда и политика
7 декабря 2005 г.
В 1958 году я написал следующее: "Между реальным и нереальным нет жестких различий, как нет их между истинным и ложным. Совсем необязательно нечто является либо истинным, либо ложным — оно может оказаться и истинным и ложным одновременно".
Я и до сих пор полагаю, что данное утверждение не лишено смысла и применимо к процессу исследования реальности с помощью искусства. Как писатель я с ним согласен, но как гражданин — нет. Как гражданин я должен спросить: "Что есть правда и что есть ложь?"
В драматическом искусстве правда всегда ускользает, и вы никогда не знаете, удалось ли вам ее найти. Но искать вы будете непременно. Сам поиск подстегивает желание добраться до сути. Поиск — ваша задача. Нередко в темноте вы спотыкаетесь об истину, сталкиваетесь с ней, перед вами, случается, мелькает образ или очертания, как будто напоминающие истину, хотя, как правило, вы даже не отдаете себе в этом отчета. Однако истинная правда в том, что в драматическом искусстве никогда не существует одной правды. Их много. Одна правда бросает вызов другой, они отталкиваются друг от друга, отражают, игнорируют, дразнят и ослепляют друг друга. Иногда кажется, что вы схватили правду и на мгновение зажали ее в кулаке, но она исчезает, проскользнув сквозь пальцы.
Меня часто спрашивают, как рождаются мои пьесы. Но я не могу объяснить. Как никогда не могу рассказать, о чем они. Разве что отвечу: это то, что произошло. Люди так говорили. Так поступали.
Большая часть пьес возникла из строчки, слова или образа. Образ обычно идет за словом. Приведу два примера: вдруг мне в голову, непонятно откуда, пришли две строчки, за каждой последовал образ, а за ним уж последовал и я.
Я говорю о пьесах "Возвращение домой" и "Старые времена". Первая строчка в "Возвращении домой" — "Куда ты дел ножницы?". Первая строчка в "Старых временах" — "Темные".
В обоих случаях никакой другой информации у меня не было.
В первой пьесе один человек явно искал ножницы и спрашивал, куда они подевались, у другого, который, как он подозревал, их утащил. Но почему-то я уже знал, что второму нет никакого дела до ножниц, да и вопрос он пропустил мимо ушей. Слово "темные" представилось мне описанием чьих-то волос, пожалуй, женских, и оно звучало как ответ. В обоих случаях я почувствовал, что должен исследовать происходящее. Восприятие было зрительное — очень медленный, точно в кино, переход от тени к свету.
Сначала я всегда обозначаю героев буквами А, В и С. В пьесе, которая потом стала "Возвращением домой", я увидел, как один человек входит в пустую комнату и задает свой вопрос другому, помладше, который сидит на уродливом диване и читает в газете о результатах скачек. Мне подумалось, что А — это отец, В — его сын, но доказательств у меня не было. Однако скоро мое предположение подтвердилась, когда В (впоследствии ставший Лени) сказал
А (впоследствии ставшему Максом): "Пап, ты не против, если я сменю тему? Хочу тебя кое о чем спросить. Насчет того обеда. Как бы это назвать? То, что мы ели. Почему бы тебе не купить собаку? Ты собачий повар. Честно. Ты готовишь как будто для своры собак". Раз В называет собеседника "папой", разумно заключить, что перед нами отец и сын. Очевидно, что А умеет готовить, но В довольно плохого мнения о его кулинарных способностях. Значит ли это, что у В нет матери? Мне это не было известно. Но, как я сказал себе тогда, вначале мы никогда не знаем, что будет в конце.
"Темные". Большое окно. Вечернее небо. Мужчина А (впоследствии Дили) и женщина В (впоследствии Кейт) сидят и пьют вино. "Полная или худая?" — спрашивает мужчина. О ком они говорят? Но потом я вижу стоящую у окна женщину С (впоследствии Анну) при другом освещении, спиной к ним,
с темными волосами.
Удивительное это мгновение — мгновение, когда рождаются персонажи, которых совсем недавно еще не существовало. Далее следует нечто прерывистое, смутное, похожее на галлюцинацию, хотя иногда стремительное, словно лавина. Автор находится в странном положении. В том смысле, что персонажи совсем ему не рады. Герои сопротивляются, с ними трудно жить, их невозможно определить. И уж конечно, им нельзя диктовать свою волю. В определенном смысле вы играете с ними в бесконечную игру: кошки-мышки, жмурки, прятки. И наконец вы обнаруживаете, что перед вами люди из плоти и крови, люди, обладающие собственными желаниями и эмоциями, состоящие из компонентов, которые вы не в состоянии изменить, переделать или извратить.
Таким образом, язык в искусстве оказывается весьма сомнительным феноменом — зыбучим песком, батутом, подмерзшей лужей — и может уйти из-под ног автора в любой момент.
Но, как я сказал, поиски правды никогда не прекращаются. Их нельзя оттягивать, откладывать на потом. Их приходится вести тут же, на месте.
Политический театр являет собою совершенно иной комплекс проблем. Любой ценой следует избегать проповеди. Важна объективность. Героям нужно разрешить дышать свободно, автор не может ограничивать или сковывать их в соответствии с собственными вкусами, настроениями или предрассудками. Ему следует быть готовым рассматривать их с разных точек зрения, во всевозможных непредсказуемых ситуациях, иногда ставить в безвыходное положение, но все же разрешать идти туда, куда им хочется. Этот прием используется не всегда. Политическая сатира никогда не следует ни одной из вышеуказанных рекомендаций, она делает нечто прямо противоположное, выполняя присущую только ей функцию.
