Монархия – мать русской демократии
Григорий Голосов инициировал очень правильную дискуссию: какая политическая система нужна России объективно, то есть независимо от шкурных интересов и/или субъективных этико-эстетических предпочтений сегодняшних (и завтрашних) политических акторов. Не могу не воспользоваться шансом к этой дискуссии подключиться.
По Голосову, оптимальная политическая система для России – это парламентская демократия, ограниченная возможностью обеспечивать единство политической воли в чрезвычайных ситуациях. Последнее предполагает механизм быстрой «концентрации власти в руках лица, не связанного коалиционными обязательствами и парламентской дисциплиной, но пользующегося прямо выраженным доверием народа».
Необходимость такого механизма объясняется тем, что Россия, с нашими залежами ядерного оружия, остается (на неопределенный исторический срок) сверхдержавой. А значит, грубо говоря, ядерный чемоданчик должен быть в одних руках: доверить его коллективному органу (парламентскому большинству или сформированному им кабинету министров) – невозможно. Детального описания такой модели Григорий Голосов пока не предлагает. Поищем, говорит.
С тем, что реальная демократия в России возможна только в условиях развитого парламентаризма, я согласен. Но есть два замечания, которые представляются мне существенными.
1. Посылка о сверхдержавности России как источнике внутриполитических мотиваций, на мой взгляд, является ложной. Современная Россия – не сверхдержава. Обладание ядерным оружием не есть критерий сверхдержавности. Такое оружие сегодня есть, скажем, у Пакистана, а завтра может оказаться у КНДР. Но разве эти страны можно назвать сверхдержавами? Главный (и, по большому счету, единственный) критерий сверхдержавного статуса – это наличие возможности контролировать (мягче: удерживать в устойчивом поле влияния) определенную часть мира за счет распространения позитивных образцов: политических, военных, экономических, социальных, культурных. К сверхдержавам можно отнести, например, наполеоновскую Францию, покойный СССР, вчерашние и сегодняшние США. Но Россия не экспортирует позитивных образцов. Поскольку она их не создает и не воспроизводит. РФ даже региональной державой уже не является: у ближайших соседей все чаще можно найти настроение «посмотри, как в России, – и сделай наоборот». Потому оглядываться на мнимый (утраченный) статус страны при проектировании нашей политической системы едва ли необходимо.
2. Наряду с демократией и «логикой чрезвычайного поведения» политсистема должна ответить на еще один проклятый вопрос – об устойчивой легитимности власти. На этом предмете я хотел бы остановиться чуть подробнее.
Мы помним – было даже на нашем веку – периоды частичной (временами – почти полной) нелегитимности нашей власти. Так было при позднем Горбачеве и неоднократно – при Ельцине. А вот Путин никаких проблем с легитимностью не испытывал. Хотя и как личность, и как политик он куда слабее того же Ельцина, на мой взгляд. Значит, дело не в свойствах правительствующих личностей или, по крайней мере, не столько в них, сколько в исторических условиях формирования представлений о легитимной власти в России.
Глубинная анархическая природа русского человека не позволила русским сформировать имманентную власть, легитимность которой коренится в волеизъявлении нации. Со времен призвания варягов легитимная русская власть традиционно была не имманентна народу, а трансцендентна ему. Легитимность в России исторически базируется на этой самой трансцендентности. Механизм обеспечения которой – монархический ритуал. Он достаточно сложен и многогранен, но я бы выделил три его основные составные части:
а) эксклюзивность инстанции верховной власти (монарха): у монарха не может быть прямых, допускаемых им самим соперников, претендентов в реальном времени на его престол;
б) непогрешимость монарха: объектом критики может быть кто угодно и что угодно, включая политику монарха и ее последствия, но только не инстанция верховной власти как таковая;
в) независимость монарха от имманентных систем и институтов, например, политической и правовой систем; в частности, это значит, что исключительно сам монарх наделён правом не только выбирать себе преемника, но и формировать самоё логику выбора; народу об этом знать ничего не нужно и даже вредно.
Власть в России всегда была устойчиво легитимной, когда монархический ритуал соблюдался. И стремительно теряла легитимность вослед эрозии ритуала. См. Смутное время, 1917 год, рубеж 80—90-х годов прошлого века. Путин (точнее, коллективный Путин) в начале уходящего десятилетия восстановил легитимность президентства не благодаря каким-то тайным личным достоинствам и заслугам (наличие которых вызывает большие сомнения) самого главы государства, а благодаря возрождению – осознанному и бессознательному – единственного правильного ритуала власти (пп. а) – в)). Частичные же проблемы с легитимностью нынешнего Медведева связаны с эрозией ритуала, по крайней мере, по пункту а). (Двух или полутора царей народное сознание вынести не может, необходим строго один).
