В день смерти Игоря ни одна капля дождя не осквернила землю.
Плотный от жары воздух прорвали земляные черви, и смотрели на собравшуюся толпу людей голубыми глазами незабудок.
Душу Игоря еще загодя с привычной медицинской ловкостью запихали в большой холщовый мешок. Не дожидаясь выноса тела из барака, мешок стал подпрыгивать и медленно подниматься. Под напором изнутри мешок прорвало крутым смехом. Из холщовой раны на стоящую внизу толпу пролился блеск золота и серебра.
И те, кто собрались в бараке, открыли рты, чтобы на лету поймать и на халяву насытиться.
В день смерти Игоря кончалась эпоха. Юноши и девушки принесли цветы, составляли хороводы. И никто не знал, нужно ли уже начинать танцевать.
Собака ничейной масти с длинными ушами и лишаями на худых боках подошла к огромной куче говна у нескончаемого забора.
Забор этот давно, лет восемьдесят как растрескался.
Доски растрескались.
От вони растрескались.
Куча говна — пьедестал будущего памятника. Заслуженный советский скульптор еще загодя, до смерти Игоря, из гипса создал коня и всадника.
Всадник был худ, в простой народной одежде — джинсы, черная майка футболка с надписью «I love you» и голова Игоря в очках.
И бабка из дальней деревни, прибывшая без протокола, торопливо шамкая беззубым ртом, приблизилась к пьедесталу из говна.
И кто-то слышал ее бормотанье:
— Вот — те как народ потрудился, каку славную кучу навалил.
Ее распирало жалостью. Она громко запричитала:
— И зачем же ты такой, этакий, торопливый? И ты жалел ведь всех… они-то… они-то, слепые да глухие не чуяли. И как же ты, бедовая головушка, других обнимал, а об себе не думал. И вот вы, глухие, теперь-то слушайте. И вот вы, слепые, внимайте.
Приблудная собака откликнулась протяжным воем.
Бабка из дальней деревни, было задремавшая, опять вскинулась:
— И ты какой же парень веселый — их!
И ты в уме-то все держал, а потом словечками плевался.
И плевки твои теперь не то, что экскаватором,
А только Интернетом подбирать, да кудай-то посылать.
Никакого чуда не было произведено. Только приблудная собака, чтобы не мешать бабке, перестала выть.
И когда умер Игорь Холин, мы все так и продолжали стоять в этом длинном бараке, с этим длинным забором, с этой кучей говна недостроенного памятника.
И когда умер Игорь Холин, незабудки — глаза червей — постепенно начали исчезать. Воздух еще больше напрягся, как навощенная бумага.
Игорь Холин лежал в спокойствии и величии смерти.
Толпа понемногу распылялась, не образуя ни ветра, ни единого дуновения.
А Игорь Холин остался один, в своей смертельной длинноте.
