Если бы вдруг Немедийская армия ни с того, ни с сего перешла границу на этом Митрой забытом участке или на заставу обрушилась стая науськанных стигийскими чародеями драконов, то шуму было бы все равно меньше. Лагерь аквилонских пограничников напоминал горящий муравейник. Повсюду слышались истошные крики бестолковых команд, визг сигнальных рожков, лай собак и ржание коней. Меж палатками метались ратники, на ходу стараясь вникнуть в происходящее и вооружиться.
Перед своей палаткой навытяжку стоял командир заставы, толстые щеки его побелели. Сонная одурь, в которой нежился лагерь в течение всей бестревожной службы офицера, вдруг сменилась ледяным вихрем тревоги. И причиной тому был маленький отряд всадников, несколькими мгновениями раньше ворвавшийся в расположение заставы.
Глава прибывших, только что отошел от ошеломленного офицера, высказав ему нечто такое, что заставило служивого трястись, словно пораженного внезапным приступом жестокой лихорадки.
… Несущийся по узкой горной дороге отряд миновал пяток солдат, расположившихся в уютном теньке и азартно стучавших игральными костями по порожнему пивному бочонку. Старший дозора поначалу безразлично помахал всадникам рукой и вдруг разинул рот, разглядев золоченых львов на запыленных попонах.
Миновав столь же беспрепятственно и остальные посты на дороге, кавалькада ворвалась в сонный лагерь через распахнутые деревянные ворота. Раздавая удары плетьми направо и налево, всадники достигли командирской палатки, а мчавшийся впереди всех на могучем черном жеребце рыцарь в латах безо всяких украшений и гербов резко осадил коня, спрыгнул на землю и шагнул внутрь. Он был так высок, что плюмаж его шлема колыхнул шелковый полог.
Сбежавшиеся ратники разглядывали статных лошадей, богатую сбрую и роскошное оружие сопровождающих знатного тарантийского вельможи, прибывшего с таким шумом, пока один из них не разглядел герба на роскошном кафтане молодого пажа, который соскочил с седла мгновением позже вельможи и взял под уздцы его боевого коня.
— Король… — сперва неуверенно проговорил ратник, растерянно шлепая себя по бедру, где должен был висеть клинок, затем, нахлобучивая на голову шлем, закричал увереннее:
— Король Аквилонии!
Вокруг него латники начали падать на колени, и лишь совсем немногие, оказавшиеся при оружии, замерли, отдавая воинский салют то ли юному пажу, то ли угрюмым запыленным королевским телохранителям, то ли колышущимся стенам палатки. Тревожный гул голосов смолк, слышны были лишь звон уздечек и фырканье разгоряченных долгой скачкой коней.
Полог откинулся, и командир заставы вылетел из палатки с такой скоростью, будто ему дали пинка. Следом, сдерживая рыдания, выбежала красная как рак девица в простом деревенском платье, и прошмыгнула меж замершими, словно истуканы, мужчинами. Потом вышел король. Шлем свой, как и плащ, он оставил в шатре, и теперь длинные, со многими седыми прядями черные волосы спутанной гривой падали на могучие плечи.
Владыка Аквилонии сейчас так напоминал разъяренного льва, что окружающие невольно попятились. И королевский рык его оказался поистине звериным
— Убирайся из лагеря, пока я тебя не пристукнул! — С этими словами Конан обвел горящими глазами строй недвижных фигур, плюнул в пыль и исчез в палатке.
Телохранители спешились, стали неторопливо прохаживаться, разминая затекшие в бешеной скачке ноги, а из-под полога долетел еще один свирепый рык:
— Отправляйся на дорогу и лично выдери плетью старших в дозорах. Всему отряду — построение! Десятника ко мне.
Командир заставы, бледный и растерянный, все стоял, пялясь на свой шатер, а вокруг уже забегали, засуетились, раздались слова отрывистых команд.
Король меж тем недобрым взглядом обшаривал палатку, и ноздри на его грубом, властном лице раздувались от гнева. Центральный столб палатки был изукрашен какими-то кусками ткани, на вбитом бронзовом крюке, в виде уставленного вверх птичьего когтя, висел длинный кавалерийский меч. Конан шагнул к столбу и, протянув руку, сорвал с крюка перевязь. Тонкий, в потускневших медных бляшках ремешок лопнул, вычурные ножны король презрительно отшвырнул на утоптанный пол. Киммериец, привычно держа в могучих руках меч, разглядывал клинок, когда в помещение неслышно прошмыгнул паж, поднял с пола брошенные королевские плащ и шлем и, отряхнув, стал прилаживать их на крюк.
— Что скажешь, мальчик? — спросил король, протягивая меч, держа его двумя пальцами за острие.
Кто-нибудь другой вряд бы удержал так запросто грозное оружие прославленных аквилонских рыцарей, но в лапе Конана он казался детской игрушкой, и уж совсем был не похож на тот чудовищный клинок, что висел на бедре киммерийца в потертых ножнах.
— Когда-то это было хорошим оружием, мой король, — сказал паж, взяв меч двумя руками и поднеся к глазам. — Я вижу: он был в жарком деле, и, выправляя зазубрины, его сточили едва ли не на палец в ширину. А потом…
Юноша полой кафтана попытался стереть подозрительный рыжий налет:
— А потом — он немало провисел вот на том когте, и правильный камень касался его очень и очень давно.
— Да, уж, — пробурчал король, разом потеряв всякий интерес к словам пажа и обращаясь только к себе. — И весь этот сброд когда-то был неплохим отрядом, но всякий клинок без дела ржавеет, а если меч забывает точило, он становится дрянной железкой…
