Валентина Васильевна Чудакова
Хорошая встреча
В отделе кадров штаба армии добродушный полковник Вишняков встретил меня как старую знакомую.
- Как настроение? - спросил. - Выздоровела?
- Так точно! - отвечаю по-уставному и добавляю от себя: - Все зажило как на собаке.
- Не везет тебе, дочка, - посочувствовал он мне. - Твоя Сибирская дивизия знаешь где сейчас?
- Второй раз на войне осиротела. После первого ранения в свою часть так и не вернулась. А теперь вот опять...
- Да-а-а, - задумчиво протянул мой собеседник, легонечко барабаня пальцами по крышке стола. - Боевые знамена... полковая семья... окопное братство... Да ты никак плакать собралась? Опомнись, мать-командирша! Да нам ли горевать? Мы с тобой - парни с усами! Да, а главное-то и забыл! Тебе же очередное звание присвоено! Поздравляю, товарищ старший лейтенант! Ты назначена в дивизию полковника Переверткина на должность командира пулеметной роты. Что-то радости на твоем лице не вижу!
- Да чему ж тут радоваться?! - возмутилась я. - В чужую дивизию, да еще и на роту! Командиром взвода опять - еще куда ни шло, а с ротой не справлюсь! Не-е-ет!..
Полковник Вишняков поглядел на меня насмешливо:
- Ишь ты, сирота! Не прибедняйся. Вон Евдокия Бершанская авиационным полком командует, да и то не плачется.
- Сравнили! - вскинулась я. - Да ведь ей не восемнадцать лет! И у нее в полку все женщины.
- Думаешь, ей легче? - усмехнулся начальник кадров и не по возрасту пружинисто поднялся из-за стола. - Все. Точка. Сама понимаешь - приказ есть приказ. Ни пуха...
Свою новую дивизию я догнала уже на белорусской земле, на Оршанском направлении. Фашисты удерживали подступы к Орше, можно сказать, зубами, по десять раз на дню контратаковали наши наступающие части. Дивизия, застряв на промежуточном рубеже, несла значительные потери. Об этом мне сказал комдив - полковник Переверткин. Он был очень озабочен - спешил, наш разговор и десяти минут не занял. Он сказал:
- Я верю Вишнякову. Это мой старый и испытанный друг. Да и твое боевое прошлое кое-чего стоит. Направляю тебя в полк майора Никифорова. Он уже предупрежден. Будешь воевать в батальоне капитана Бессараба. Геройский комбат, да и парень интеллигентный. Поладите. - И протянул мне правую однопалую руку, которую мне пришлось пожать обеими руками.
С командиром полка разговор был и еще того короче. Я его даже и не разглядела как следует в полутемном блиндаже. Только и запомнились крупные, пристальные серые глаза в жестких ресницах.
Положение было скверным. Резко похолодало. Зарядил нудный дождь и лил третьи сутки подряд. В окопах солдаты стояли по колено в воде. Отсыревшие пулеметные ленты намертво удерживали патроны в гнездах. Пулеметы то и дело отказывали, покрываясь жирной ржавчиной. Эти неутешительные сведения и сообщил мне командир полка.
На передний край меня сопровождал молоденький связной из штаба полка. В кромешной темноте мы пробирались почти на ощупь, кое-как ориентируясь по тусклым вспышкам ракет, которые, едва взлетев, с шипением гасли под косыми струями дождя. Мы натыкались на обрывки колючей проволоки, по пояс проваливались в воронки и заброшенные окопы, переполненные холодной водой. Трижды попав под минометный налет, вывалялись в раскисшей глине. На КП батальона ввалились грязные и мокрые с головы до пят.
В просторном блиндаже (сразу видно, трофейном - фашисты нашего леса не жалели) было человек пятнадцать, преимущественно молодежь. Но самым молодым, пожалуй, выглядел комбат. Он, капитан Бессараб, увидев меня, заметно обрадовался: по-мальчишески большой рот раздвинулся в широкую улыбку, карие глаза возбужденно заблестели.
- Живем, братцы! - бодро воскликнул он. - Медицина к нам пожаловала...
Но когда я по-уставному доложила о своем назначении, улыбку с лица комбата как ветром сдуло.
- Только мне этого недоставало!..
- Товарищ капитан, послушайте, вот приказ...
Но комбат Бессараб ничего не желал слушать. В запальчивости кричал, что он не признает такие приказы! Что ему нужен настоящий командир пулеметной роты, а не карикатура, и что если штабники-юмористы этого не понимают, то он найдет и на них управу...
Наконец он выкричался и замолчал, тяжело дыша от возбуждения и вытирая взмокший лоб рукавом гимнастерки. В блиндаже повисла тишина недобрая, настороженная. Я опять попыталась заговорить, но не тут-то было. Комбат грохнул кулаком по столу:
- Молчать!
Ах ты, зазнайка! Ну сколько ему лет? Двадцать! От силы двадцать два. Ему, видите ли, можно батальоном командовать, а мне в восемнадцать, выходит, и ротой нельзя? Даже не выслушал! Орет, как будто его шилом ткнули. Ничего себе интеллигентный парень! Ну, я тебе сейчас вы-дам!..
Но тут вспомнился мне мудрый совет комиссара Юртаева, который меня не раз учил: "Никогда не спеши выплеснуть гнев или обиду. Сначала остынь. Сосчитай медленно до десяти. А потом и атакуй. А лучше всего иронически. Ничто так не убивает хамство, как ирония".
Мне показалось, что мой голос прозвучал достаточно спокойно и даже иронично, когда я сказала, обращаясь ко всем присутствующим:
- Братцы, а здесь если и есть баба, так это ваш комбат. Слышали, как он причитает и плачется? Доживу до восьмого марта - непременно поздравлю его с Международным женским днем!