Ханне было семнадцать, и она сама испекла почти все торты и пирожные, стоявшие на кухонном столе. Она еще раз окинула взором творения собственных рук, и ее розовое личико зарделось от удовольствия.
Вечеринка непременно удастся. Придут все ее подруги из воскресной школы и четверо самых приличных мальчиков. А еще будет молодой человек, Томас Генри Смитсон, над которым тайком посмеиваются все девчонки: нельзя же носить такие маленькие усики, такие узкие брюки и такие большие ботинки. Он и вправду слишком совестливый и слишком уж неуклюже извиняется за все. Но он нравится маме. Он иногда помогает ей по хозяйству, иногда поет песни баритоном — так, кажется, он сам называет свой голос — и никогда не выходит из себя.
Ханна боялась признаться в этом самой себе, но больше всего ей хотелось, чтобы пришел Ральф Уэллинг. Кстати, ему было девятнадцать. Он сын маленького толстенького весельчака-пастора. Ханна слышала, что Ральф большой сумасброд, но, когда они оставались наедине, в это верилось с трудом. Они изредка встречались по вечерам, и он провожал ее через лес к ферме Хойла, куда ее посылали за молоком и куриными яйцами, а потом бережно нес все назад в корзинке.
В свои семнадцать Ханна совсем не считала себя ребенком, ведь она вполне в состоянии разговаривать с Ральфом Уэллингом о знакомых ей вещах: о том, как правильно испечь сладкие пирожные и какие удивительные книги с просто восхитительными элегиями она нашла на чердаке. Он никогда не смеялся над ней, и это всегда воодушевляло Ханну.
Она сильно влюбилась в него. Почему-то больше всего ей нравился его лоб: высокий и чистый. Его иссиня-черные волосы завитками спадали ему на плечи, и она часто думала: «Если мы поженимся и у нас появятся дети, у них тоже будут вьющиеся волосы». А еще ей нравились его карие глаза и длинные пальцы с ногтями в форме треугольника. Он называл Ханну славной девчушкой и, как ей казалось, всегда был рад видеть ее.
Она оторвала свой взгляд от тортов и поспешила в сыроварню. Когда-то их дом был фермой, и большую прохладную комнату с каменными полками вдоль стен так и продолжали называть сыроварней. Она подошла к одной из полок и внимательно осмотрела расставленные на ней тарелки с едой. Тут был огромный кусок подкопченной ветчины, превосходно зажаренное телячье филе и целых пять фунтов толстых вареных колбас; рядом стоял пропитанный «шерри» торт с кремовым верхом, посыпанным корицей, и блюдо с запеченными фруктами — по мнению Ханны, сливок на них чуть больше, чем следовало бы.
Восторженно улыбаясь, она выскользнула оттуда и поспешила в комнату своей матери.
— Ты готова, мама? — позвала она.
— Да.
Мать стояла перед овальным зеркалом. На ней была длинная юбка, черный сатиновый лифчик еще висел на изогнутой спинке кровати, рот ее был полон стальных заколок.
— Иди умойся, девочка, — отрывисто произнесла она — ей мешали заколки. — Не успеешь оглянуться, как объявятся гости.
— Не волнуйся, мама, я почти готова. Ах, поскорее бы они приходили.
Она выбежала из комнаты и принялась торопливо переодеваться. Это розовое летнее платье делает ее несколько старше, с удовлетворением подумала она, разглядывая себя в зеркале и одновременно слегка поправляя свои темно-золотистые волосы. Она сделала круг по комнате, и юбка с оборками вздулась на ней колоколом.
— Я ему понравлюсь, я ему понравлюсь, непременно, непременно, — напевала она.
Затем она вновь вбежала к матери, переводя дыхание, упала поперек огромной кровати.
— Ханна, Ханна, веди себя, как леди! — раздался укоризненный возглас матери.
Ханне показалось, что она долго-долго спала. Наверное, ее разбудил падавший прямо в глаза свет из окна. Ее сморщенные узловатые руки лежали поверх бело-голубого покрывала, а перекинутая через плечо тощая бесцветная косица, словно сплетенная из ниток разной длины, едва доставала до груди.
Она тихонько пошевелилась, открыла глаза и облизнула губы. Утро выдалось теплым и солнечным. Она решила еще чуточку вздремнуть и досмотреть сон о вечеринке, которую устроила ее мать, когда Ханне исполнилось 17 лет. В тот день Ральф Уэллинг в первый раз поцеловал ее. И какое красивое платье на ней было тогда — розовое, с оборками. Она слегка улыбнулась: как приятно вспоминать об этом.
Ханна окончательно проснулась в тот самый момент, когда дверь в комнату открылась и на пороге появилась некрасивая женщина средних лет, державшая в руке книжечку в мягком переплете. Она чуть нахмурилась.
— Ну, наконец-то, бабушка, — жизнерадостно произнесла женщина, — я несколько раз поднималась к тебе, а ты все спала. Джордж собирается на почту и просит тебя расписаться в пенсионном бланке. Ты знаешь, этот Джордж вечно спешит. Дай-ка я помогу тебе.
Она приподняла Ханну и накинула край покрывала ей на плечи. Поддерживая под локоть ее руку, она медленно по буквам произнесла: «Х-а-н-н-а». Что-то ненадолго отвлекло ее внимание. Когда она вновь взглянула на уже заполненный бланк, с губ ее сорвалось раздраженное восклицание:
— Ну вот, опять! И когда же этому настанет конец? Ты ведь расписалась Ханна Уэллинг, а твоя фамилия Смитсон! Смитсон! Смитсон!
