Грустный оптимизм счастливого поколения

Мальчишкой каждый год родители отправляли меня из Москвы на все лето в деревню Тихвинку, что под Санкт-Петербургом, вблизи железнодорожной станции Тайцы. И сложилось так, что именно с этой деревней связано для меня понятие родного края и именно отсюда берет начало моя память.

Тогда, в пятидесятых годах прошлого века, деревня насчитывала около тридцати сильно обветшалых домов, два покосившихся, но еще довольно крепких двухэтажных дома свидетельствовали о прежних, более благополучных временах. Посреди деревни, протянувшейся вдоль пыльной дороги, в небольшой ложбинке приютился заросший пруд. По мере удаления от дороги дома уступают место сараям, огородам, лугу, кустарнику и, наконец, лесу. Лес, обступающий деревню с двух сторон примерно в полукилометре, несомненно, является важнейшим достоянием местности.

Картина деревни, как и любой пейзаж, была бы неполной без неба, тем более что небо здесь поистине огромно со всех сторон, куда ни бросишь взгляд. Кажется, что этот простор занимает больше половины небесной сферы. И ничто, пожалуй, не трогает в Тихвинке душу горожанина так, как песня жаворонка в поднебесье на фоне тиши и простора. Нигде мне не доводилось слушать столь мелодичного и бескрайнего звучания неба, освежающего и успокаивающего душу.

До войны в деревне большей частью жили финны, которые потом были выселены. И только один пожилой малорослый финн как-то остался, вероятно в силу своей неприметности. Он жил одиноко в домике, сложенном из бутового камня. Так же из бута были выложены тропинки и глубокий колодец на его участке. Вода в нем была отличная, и ей пользовалась значительная часть примыкающей деревни. Все на участке было в образцовом порядке, даже дрова старик пилил по мерке, работая непременно в нарукавниках и аккуратном сером фартуке. И взять бы деревне с него пример, ан нет, беспорядок на других дворах был столь привычен, что и подступаться к нему не считалось нужным.

В 1947 году мои родственники по линии мамы купили один из покинутых финнами домов. Во время войны дом зацепили вскользь два снаряда, а может быть, мины. Один прилетел со стороны Ленинграда и был, видимо, свой. Второй – явно неприятельский – прибыл с противоположного направления. Они повредили два противоположных угла дома: пробили крышу по краям возле карниза, ободрали снаружи бревенчатые стены и, потеряв скорость, вошли в землю не взорвавшись.

Кроме этих двух серьезных ранений, крыша и сруб дома собрали великое множество мелких осколков.

Судя по всему, бои в этих местах были нешуточные, что неудивительно, поскольку деревня находится в пяти километрах к югу от знаменитой Вороньей горы, с которой обстреливался Ленинград. Воронками разного размера были усеяны все поля и огороды. Даже через десять лет после войны в лесу частенько можно было найти патроны, стволы от винтовок, гранаты, мины, снаряды, стоившие подчас здоровья и даже жизни некоторым моим сверстникам.

В ста метрах от дома под сенью заботливо посаженных деревьев сохранилась и оберегается братская могила.

Деревня была занята немцами в конце 1941 года. Дом, судя по оставшимся в нем приметам, за три огненных года не раз менял своих хозяев и постепенно разрушался. В результате к концу войны он оказался без пола и дверей. От бывшего сада осталось два чудом выживших дерева.

Сейчас дом восстановлен. Думаю, что он переживет еще не одно поколение, так как построен был весьма добротно. Очень удачно было выбрано для него место – на едва заметном возвышении. В результате, в отличие от соседних близлежащих строений, даже в самую весеннюю распутицу в подполе не бывает воды, что, как известно, высоко ценится сельскими жителями.

Хозяином дома был мой дед – Николай Федорович Матросов, 1881 года рождения, уроженец деревни Муравьево Тверской области. Эту фамилию он получил, вернувшись в родную деревню после долгой флотской службы на Тихом океане. Гражданскую жизнь он начал с того, что женился на Марии Николаевне Басалаевой. За первые десять лет они нажили пятерых детей: двоих сыновей – первого и последнего, и трех дочек, младшая из которых – моя мама Лидия.

Деревенская жизнь, видимо, не очень увлекала деда, много повидавшего за время флотской службы. Он подался на заработки в Петроград, где и прошел вторую после флота школу жизни. Работал сначала в гостинице, а затем в мастерских и на заводе. Дед был человеком сметливым и расчетливым. В период революции пару раз выходил с рабочими на улицы, но после первого же обстрела на Литейном проспекте дело это оставил.