Пролистав свои школьные тетради, Серёжа с удивлением обнаружил, что, с тех пор, как он стал заниматься онанизмом, его почерк сильно изменился.
Он, его почерк, стал корявым и неровным.
Собственно, к такому графологическому анализу Серёжу подтолкнула учительница литературы, которая чуть ли не изо дня в день стенала, что у Чекунова что-то случилось с почерком.
Что он пишет ужасно, как курица лапой.
В конце концов, она заявила, что отказывается читать его сочинения.
Вот тут-то Серёжа и решил сравнить, как он писал прежде и как теперь.
Он нашел в шкафу свои тетради за шестой, седьмой и восьмой класс.
И те, что сейчас, за девятый.
Серёжа был поражен. По его тетрадям за шестой и седьмой класс можно было учить детей чистописанию. Это были настоящие прописи.
Нажим — волосная, нажим — волосная.
Неужели это писал он, Серёжа?
Разве это буква «К»?
Нет, это было подлинное произведение искусства.
А «Ю», а «Ж»?
Любой гравёр мог бы позавидовать!
А вот и восьмой класс. Сентябрь, октябрь, ноябрь. Боже! Что это?
Что случилось в декабре? Серёжа вернулся к ноябрю. Нет, и ноябрь уже не был таким идеальным.
Дальше — хуже.
Январь, февраль, март. Больше не было и намека на прежнего мальчика Серёжу. Это писал другой человек. Или то, прежнее, писал другой человек. Что случилось?
Разве это буква «а»? Почему у неё постоянно дрожит хвостик? А его прежние шедевры «Ю» и «Ж»? Они, вообще, превратились в уродцев!
Отчего это произошло?
И Серёжа стал вспоминать. И вдруг его осенило. Октябрь! Именно в октябре он впервые сделал это. В самом конце месяца. Четверть закончилась, и был организован вечер. Вечер, как вечер.
Девчонки пришли такие расфуфыренные. На улице ещё было тепло и почти все девочки были в легких платьицах. Однако от зорких взоров мальчишек не ускользнуло то, что под платьями надето что-то более существенное, чем те невесомые конструкции, которые были в эксплуатации летом.
Так сказать, приметы осени.
И оно, это нечто более существенное, то ли грации, то ли пояса для чулок, то ли просто штанишки потеплее, вызвали у пацанов какой-то странный, сильный импульс интереса к своим юным подружкам. Танцы превратились в нервное, напряжённое состязание. Ладони кавалеров то и дело соскальзывали с талии партнёрш туда, чуть ниже. Пальцы в осязательной истоме воровато елозили по тонким платьям.
От пальцев шли неуловимые сигналы в юные мальчишеские души, которые трепетали от неясных, таинственных, непознанных чувств.
Серёжа пригласил на танец Лену. Потом объявили белый танец и Лена пригласила его. Серёжу распирало чувство любви к Леночке. Вскоре это распирающее начало материализовалось, и паренёк не знал, как быть. С одной стороны, хотелось прижать девушку к себе поплотнее, но с другой, Серёже казалось, что Лена может возмутиться, если почувствует его дерзко торчащую суть.
И вдруг потушили свет. Совсем. Напрочь.
Толпа радостно закричала, раздался молодецкий свист, казалось, все только и ждали, чтобы свет, вот так, неожиданно, погас. Такое бывало и прежде. Кто-то из десятиклассников тайком выкручивал пробки. Потом эти же парни, с видом героев, при неверном свете спичек, лезли в щиток и включали свет. Девчонки смотрели на них, как на спасителей человечества.
Можно было подумать, что они не знали, отчего пропал свет.
— Вася, не упади! — верещали тонкие девичьи голоса. — Саша, смотри, чтоб тебя не стукнуло! — нежно стонала красавица Аня.
Вот, если бы стукнуло, то, глядишь, следующий раз свет не погас бы!
Но в этот вечер свет погас и больше не включался.
Это означало одно — пробки и десятиклассники тут ни при чём.
Тонкие пальцы Лены вдруг выскользнули из Серёжиной ладони. Девушка что-то прошептала и исчезла. Словно её и не было.
А вокруг стало происходить что-то странное. Серёжа вдруг явственно ощутил, что рядом с ним какая-то парочка целуется напропалую. Потом откуда-то из угла раздался голос физрука, объявившего, что света не будет и танцев, соответственно, тоже.
Как это — не будет танцев? А повзбрыкивать? А оттянуться? Для чего тогда были надушены нежные девичьи шейки? Для чего были отглажены брюки пацанов? И для чего Муфлон принял сто пятьдесят граммов портвейна? Как это — не будет танцев? А выяснить отношения между девятым «а» и девятым «б»? А проводить девчонку после танцев домой? А постоять с ней в подъезде? А подержать её за руку? А ткнуться носом в её щеку? Потом похвастаться друзьям — целовались взасос! Как это — не будет танцев? Зачем мы, вообще, ходим в школу? Да, чтобы учиться. Факт. Но и ради танцев — тоже.
Не будет танцев…
Новость оказалась той самой, абсолютной истиной.
И огорченные соискатели телесных радостей стали расползаться по школе.
И напрасно физрук пытался перстом указующим, голосом зычным и примером личным поставить молодежь на путь истинный, то есть, указать юношам и девушкам, где находится выход. Толпа, казалось, очумела.
Все знали, где выход, но он был никому не нужен.
Серёжа тоже поддался общему влиянию, и его вынесло сначала в дальний коридор, потом, на лестницу, потом он оказался на втором этаже, народу вокруг становилось всё меньше и меньше, а вот и третий этаж, и неожиданно Серёжа понял, что он остался один.
