Первая роль принадлежала Алику. Так в компании звали Аллочку Батанову, склоняя её имя, будто она парень. О её фигурке однажды было сказано – «восточного типа!» Выразительная женственность форм, покатые плечики, округлённость линий... Этим удачно украшалась загадка – или сама загадка была украшением? Не она ли делала походку томно-скользящей, движения – покоряюще-пластичными?
Девушка представала тщеславной, так как в ней таилась неприручаемая колкая застенчивость. С ранних лет Алика охватывала робость, когда она начинала думать, чего нужно ей от любви. Уже в двенадцать лет она чувствовала непомерность требований и смущалась перед собой. Из страха за себя она научилась хорошо играть изменчивую и заносчивую, лукавую и упрямую играющую девочку.
Стеснительный дух должен был питаться восхищёнными взглядами, чтобы не нудили маленькие неудовольствия: личико хорошенькое, но несколько широковатое, глаза не изумрудно-зелёные, а серо-зелёные, нос не прямой и чуть вздёрнутый, а с горбинкой.
Алик была талантлива, и её щепетильный вкус оставался неподкупным для неё. Ах, если бы она была заурядностью, восклицая: «Нет яблока розовее Аллочки Батановой!»
Кто знал, как боязливо давалась девушке независимая непринуждённость? Придумывать себя, влиянием на зрителей кормить уверенность – и лишь тогда сердце произнесёт не запинаясь: «Блондинка раффинэ».
«Волосы цвета южного солнца» ниспадают на спину, одна прядь переброшена через плечо и скользит по правой груди. Губы обворожительны: выпуклые, дразнящие. Она подразнивала себя как бы готовностью без стыда раздеться, что, на деле, было неотъемлемо от превосходного умения переодеваться. Алик – художник-модельер, получила в это лето 1974 года диплом с отличием.
Её компания собралась насладиться истомой полуденного леса, миндально-праздного от солнечного жара. В отяжелевшей лени сочилась смола из трещин сосновой коры, но хвоя не вяла, а маслянисто блестела, обильно испуская тягучий аромат. Быть может, зной уже не расщедрится столь рьяно: глядишь, завтра выпадет холодная роса, что обычно для этой поры на Южном Урале. Конец сенокосу, отцветают розы, отлетают стрижи. Пасечники подрезают соты, чтобы, как предостерегает поверье, чужие пчёлы не повытаскали мёд.
Пятеро расположились метрах в полуста от грунтовой дороги: Боб и Дэн сладили большой костёр, запылавший почти бездымно. Перед ним раскинут брезент, а поверх постланы одеяла: на них полулежат Алик, Галя и малознакомая ещё им девушка Енбаева.
Боб, футболист областной команды, крепко сбитый, с мощными икрами, молниеносно бросил руку наземь, смотря на Алика.
– Убил? – болезненно вырвалось у неё.
Он хохотнул:
– Я знаю, ты не любишь. – Поднял впечатляющий кулак и осторожно разжал: с ладони невредимо снялся кузнечик.
– Молодец! – порадовалась Алик вслед скакуну, и Боб с полным правом присвоил поощрение.
Просительно-жарко ухмыльнулся:
– Кобылка!
– Что-что-о? – навострилась Галя.
– В деревне так этих зовут, – объяснил он, имея в виду кузнечиков и стараясь заглянуть в глаза Алику.
Она же прошептала мысленно: «Голубоватый конёк ускакал в мураву. Кому я могла бы послать с ним бисерную весточку?» Она думала, какая у Боба короткая шея, а на груди – довольно-таки ужасная мышья шёрстка.
Второй молодой человек, высокий и привлекательный, правда, сырого сложения, подсовывал в костёр веточки и подумал об Алике: «Как идёт ей эта ненавязчивая меланхолия!»
Он, как и она, – художник-модельер.
– Я завидую Бориному натурализму, – сказал Дэн и слегка повернулся к футболисту. – Ты – сама стихия, Боря!
Боб в таких случаях затруднялся и в манере, которую завёл для подобного, бросил самоуверенно и небрежно:
– А ты думал!
На того и на другого неутешно досадовала Галя, яркая шатенка, не лишённая пикантности, с холодноватыми колючими глазками и себе на уме.
– Ты молчала про эти шароварчики, – обратилась она к Алику. – А почему не те брюки, которые были почти готовы?
– Надену в другой раз, – ответила подруга, а Дэн пояснил за неё:
– Это не шароварчики, а «шальвары» – так называют на Кавказе и вообще на Востоке. Они и блузка – самое удачное для воскресного выезда на шашлык.
– Ну да, – вяло сказала Галя.
Она работала кассиром Аэрофлота, и каждый день кому-то удавался полёт, который без неё бы не удался. Поэтому она могла носить то, что хотели бы носить многие и многие девушки. Сейчас на ней были модные дорогие брючки и рубашка: но Алик в своих небесно-голубых шальварах и бледно-розовой блузке похитила эффект. Она воистину заявила стиль. Подкупающе-женственная нега представала как бы стыдливой: при том, что шальвары были воздушными и коротковатыми, а блузка – куцей.
Тесный же наряд Гали впечатления целомудрия не производил. Её задевала эта несправедливость, девушка едва удерживала возмущение: «Я, конечно, обтянулась! А она не оголилась? У кого пуп на обозрении? Любуйтесь! И как полёживает изнеженно – принцессой-недотрогой...»
Тем временем молодые люди извлекали из уксуса со специями и нарезанным луком куски мяса и нанизывали на шампуры.
Во взгляде Гали мешались обида, тоска и сожаление. У неё выплеснулось:
