Грация и Абсолют - [4]

Она ощущала себя нагой и всем телом круто покрасневшей как рак. Внутренняя безжалостная дрожь душила в сердце отчаянный лепет: о, ей необходимо это свершение!

Кому было по силам догадаться о её пронзительной стыдливости? Кто мог оценить её мужество?

Она вдруг резко ступила в сторону, странно неуклюже и криво поставив стопу, и упала на колено.

– Это шутка? – он смотрел на неё, словно размышляя над законом тяготения.

– Не могу встать... – она улыбнулась ему загнанно, – каблук по корню скользнул – нога подвернулась.

– Играется! – сказала за спиной Енбаева.

Он глядел на полуголую взволнованно подтянувшуюся девушку, и Алик произнесла виновато:

– Я, кажется, вывихнула ногу...

Она оперлась на его локоть и встала на левую стопу, но, попытавшись шагнуть, взмыкнула и закусила губу. Боб и Дэн уже топтались возле, она оттолкнула Боба:

– Твои шутки – застёжку порвал: нога с колодки соскользнула! на вывихнутой ковылять? – слова хлестали злостью, но в душе Алика горячела весёлая снисходительность.

– Я отвезу вас в город, – предложил незнакомец так, будто ему и самому не нравилось, как мало он предлагает. А ей не много ли было того, что она сейчас шагнёт в безрассудство? Даль окажется близкой до беспощадно вульгарного. «Куда? К кому? Что– произойдёт?»

Боком к нему, в независимой позе стояла Галя. Она чуть прищурилась:

– Без малины остались?

– Тут уже прошли и всё собрали, – сказал он неожиданно по-приятельски, словно отдавая должное юмору Гали, которая-то и собрала малину.

Алик обхватила за шеи его и Дэна, и они понесли её к машине. Боб, забегая вперёд, отводил перед ними ветви, и было видно, как ненавидит он тот миг, когда ухватил босоножку.

А Галя и Енбаева смотрели в глаза друг другу, почувствовав острую необходимость в этом. Им было легче от того, что Алик – безнравственная нахалка, и они выцарапали бы глаза любому, кто неопровержимо бы доказал глубину её скромности.

4

На переднем сиденье «волги» она видела немолодого широкоплечего мужчину в пёстрой рубашке с короткими рукавами. Зеркало отражало его тёмные очки, продолговатое лицо, выступающий ребром как бы сжатый с боков нос. Блондин, садясь за руль, сказал ему с той обходительностью, когда не ожидают возражений:

– Забросим девушку в город? Она ногу повредила.

– Забросим? – переспросил пожилой словно бы в брюзгливом полусне, что выражало подтрунивающую игривость.

Губы Алика слегка тронула улыбка.

– Забросим, закинем, запулим... – проговорил мужчина так, будто начинал читать стихотворение.

Молодой словно обиделся:

– Извиняюсь, мы её не будем забрасывать. Мы отвезём её в город, как положено, – и включил зажигание.

Она положила обнажённые руки на спинку переднего сиденья и смущённо потёрлась носиком о своё запястье:

– Мне неловко... помешала вам искать ягоды...

Человек в тёмных очках сказал серьёзно и веско, будто осаживая с трибуны:

– Не много ли извинений с обеих сторон? – Всё это время он не двинул шеей, и, поглядывая на его лицо в зеркале, Алик подумала, что очки что-то чересчур темны.

Блондин, аккуратно ведя машину по тряской грунтовке, на миг обернулся. Кожа у него была чистая, смугловатая, а во взгляде удлинённых глаз отсутствовала неопределённость.

«Ты вспоминаешь, считаешь, сравниваешь, задаёшься вопросами, – понимала Алик, – и благосклонно глядишь на луговую дорогу. Но зря не опасаешься заблудиться».

Пожилой, ни на сантиметр не повернув голову, спросил:

– Вывих в каком месте?

– Где щиколотка.

– Опухоль? – спросил он, не шелохнувшись, и ей стало ясно, что уже не легкомыслие говорит его устами. Говорила пасмурная тяжесть, и Алика всколыхнуло: «Ведь он же слепой!»

– Опухоли нет... извините... – её тут же покоробило: он понял, за что она извиняется. Как бы устраивая поудобнее больную ногу, пересела, чтобы не видеть в зеркале непроницаемые очки.

Молодой за рулём адресовал ей:

– Пропал ваш денёк на природе! Жалко?

– Жалко. Мне так жалко... – сказала она кротко.

«Волга» выкатила из леса, водитель притормозил перед перегруженным шоссе и, обернувшись, не сразу отвёл глаза от девушки.

Пожилой произнёс густым баритоном:

– Как малину-то не любить… – и добавил назидательно: – Рясная малина – богатые хлеба!

Рясная, пояснил, значит обильная. Уходят, забываются выразительные слова.

Не двинувшись, он спросил:

– А пироги с гречневой кашей и мёдом вы любите?

– Не пробовала… – уронила Алик тоном вины.

Блондин мягко ввёл «волгу» в поток несущегося к городу транспорта. Спутник проговорил, будто изумляясь тому, о чём сообщал:

– В моих родных местах в эти дни, бывало, да… пекли пироги с гречневой кашей и мёдом и созывали соседей.

Алику показалось, что водитель втихомолку улыбнулся. Человек же в тёмных очках заговорил, будто ссорясь:

– Чтобы вам ещё больше стало жалко, чтобы вы очень жалели об этом дне – вы должны с нами пообедать! – и адресовал парню: – А, Виктор?

«Викто-ор!» – мысленно повторила она, перенося ударение на второй слог.

Следя за дорогой, блондин сказал девушке:

– Насчёт вашей ноги… Лонгин Антонович может из дома позвонить врачу. У него лучшие в друзьях.

«Лонгин» похоже на ангину, мелькнуло в уме девушки.

– Записано в святцах, часто встречалось у староверов, – сказал человек в очках, привыкший, что его имя кажется странным, – в юности, а я на три года моложе советской власти, мне бывало неприятно.