Мелко семеня, Михайленко, влекомый людским потоком, вбуравился в переполненный вагон метро. Голос из динамика предупредил об осторожности, и двери, наконец, закрылись. Сдавило так, что ни вздохнуть, ни охнуть… Следующая станция облегчения не принесла, хотя количество вышедших явно превышало число вошедших. Дышать становилось все тяжелее, в груди сначала осторожно, а затем все смелее зашевелилась стенокардия… Наконец, динамик объявил: «Следующая станция «Вокзальная». «Слава богу, — подумал Михайленко. — Хоть немного разгрузится…»
После «Вокзальной» в вагоне действительно стало посвободнее, и Михайленко осторожно обозначил намерение пробраться к выходу. Однако окружающие не выказали желания расступиться и пропустить. Он начал проталкиваться, проклиная и городские власти, не доплатившие метрополитену, из-за чего на маршрут не было выпущено несколько составов, и клиента, назначившего встречу в столь неудобное время. Когда до заветной двери осталось уже четыре человека, человеческая масса качнулась, его опять сдавили, на что стенокардия «отреагировала» крайне резко. В глазах медленно начало темнеть…
…Толпа на ступенях и тротуаре перед городской администрацией бурлила и клокотала, время от времени людское море выплескивало на проезжую часть, перегораживая движение автомобилей. Проезжающие мимо машины останавливались, парковались кто где может, и водители с пассажирами, любопытствуя, присоединялись к людскому сонмищу, которое все больше напоминало грязевой гейзер в период активности. Пикет «зеленых», с которого и началось стихийное сборище, отступив, испуганно жался к стене универмага.
Ораторы, сменяя друг друга, выскакивали к флагштоку, выкрикивали шаблонные, навязшие на зубах, словно ириска, призывы-клише и обделенные вниманием тут же исчезали. Внезапно на «трибуну» вскарабкался плюгавенький мужичонка в старом, лет двадцать назад вышедшем из моды, пальто и мятой, давно потерявшей свой изначальный шарм шляпе. Он отчаянным жестом сорвал с её головы и принял позу, крайне напоминающую вождя мирового пролетариата, толкающего речь с броневика. Толпа, углядев что-то узнаваемое, слегка притихла, и мужичок тут же этим воспользовался.
- Горожане! — с истеричной патетикой в писклявом голосе воскликнул он. — Сограждане! Доколе ж мы это терпеть будем?! Вы посмотрите, во что они превратили наш город! Грязные улицы, разбитые тротуары, не горящие фонари! А вспомните, что зимой творилось? Когда такое было, чтобы снег не убирали?! Сколько людей руки-ноги поломало?!
Услышав про снег, человеческое скопище негодующе заворчало. Возмущенный ропот, похоже, добавил ему уверенности и красноречия, и плюгавый, размахивая шляпой, вдохновенно продолжал выкрикивать:
- А наши скверы и парки?! Что от них осталось? Половина застроена, а вторая половина уже огорожена заборами, и там вот-вот начнется строительство! Наш всегда зеленый город уже превратился в городские асфальто-бетонные джунгли! Где гулять нашим детям? Где тот свежий воздух, которым они должны дышать? Сколько лет мы уже ждем обещанных многоэтажных автостоянок! У нас уже не сталось зеленой травы, везде стоят машины…
Последний пассаж был встречен одобрительным ревом. Стихийное сборище доходило к точке кипения, критической массе, и до взрыва оставалось совсем чуть-чуть…
Каким-то неведомым науке чувством плюгавый ощутил флюиды гнева и ярости, исходящие от толпы, и отчаянно выкрикнул:
- Пусть ответят! Пусть мэр выйдет и скажет нам!
- Пусть ответит! Пусть скажет! — ревущим эхом отозвалась толпа.
В этот момент, немного не доезжая до колышущейся человеческой массы, возле универмага остановились два милицейских уазика, из которых бодро повыпрыгивали спецназовцы в шлемах и бронежилетах. Но, увидев разъяренную толпу, озабоченно замерли. Их нерешительность придала толпе новый импульс. Мужичок, по-прежнему сжимая в кулаке шляпу, узрев заминку, по-кликушески завопил:
- Он нас боится! Выведем его!
Людская масса медленно, словно раздумывая, качнулась в сторону центрального входа городской администрации, а затем, подстегиваемая и подбадриваемая призывами плюгавого, все быстрее устремилась к дверям. Наряд милиции, дежуривший внутри, счел благоразумным забиться в угол и стать незаметным, но на них и так никто не обращал внимания. В вестибюле невесть как просочившийся мужичок, продолжая размахивать шляпой, исступленно командовал:
- Пять человек – к лифтам! Десять — к лестницам! Десять — к служебному входу! И чтобы никто не ушел! Всех на площадь! Толпа, охваченная бешеной яростью, сначала тонкими ручейками, а затем яростным бурлящим потоком растекалась по этажам, сметая и круша все попадающееся на своем пути. Служащие мэрии, как тараканы под внезапным ярким светом, в панике разбегались, прятались по кабинетам, в туалетах, курилках. Людская река, обезумевшая от праведного и неправедного гнева, клокочущей лавиной, жаждущей крови и возмездия, пронеслась по зданию. Опьяненные ненавистью горожане сначала выволокли из какого-то закутка неудачно спрятавшегося мэра, а затем и нескольких его замов. Истерзанную добычу с восторженными воплями вынесли на площадку возле центрального входа. Мэр, мгновенно растерявший весь свой лоск, брутально, по-плебейски, ладонью вытирал кровь, сочившуюся из разбитого носа. Один из его многочисленных первых заместителей, символ мэрской «команды», отождествляемый с расцветшей в городе тотальной коррупцией, не держался на ногах и все время норовил осесть. По его брюкам расползалось огромное мокрое пятно.
