Я и Люк не сказать, что были великими друзьями, но и врагами нас уж точно нельзя было назвать. Вообще-то, в этом городе никто никому никем не приходился. Мы были безликой толпой, серыми людьми, потерянными в сумраке большого мира.
Гетто, где мы жили, раньше принадлежал к району процветающего города, по соседству с нами, но несколько лет назад этот кусок земли оказался демаркационной линией, которую нельзя было переступать. Формально, мы все еще были частью города, но фактически превратились в город-призрак с населением в 350 человек.
Нас отгородили от большой земли бетонной стеной и колючей проволокой, будто мы были заключенными. Но, как один раз сказал почтальон, который доставлял нам продукты раз в две-три недели: «Это мир отгородился от вас, а не вы от него».
— Думаешь, я смогу выбраться отсюда? — Спросил меня Люк, пока мы шли от ворот к баракам.
Мы часто гуляли с ним вечерами, это было единственным развлечением в этой дыре, хоть и не самым безопасным. Я посмотрел на высокий забор, исписанный похабными словами, и представил как Люк перебирается через него, падает и ломает себе шею. Только когда я представил его на земле, это был уже не Люк, а наш директор, мистер Хейвс.
— Ты наивный. — Сказал я.
Люк посмотрел на меня своими серыми, мутными глазами и улыбнулся так, будто бы уже одной ногой был за пределами гетто.
— Вот увидишь. — Заявил он.
Всю оставшуюся дорогу мы шли молча, прислушиваясь к крику парней в кустах, которые теперь накурились и хохотали, как гуси впервые спустившиеся к чистой речке. Хоть администрация и была категорично настроена против алкоголя, наркоты и курева в гетто, все прекрасно знали, что они уже ничего не смогут сделать. Для других интернатов худшим наказанием была даже угроза отправиться в нашу обитель, а для нас никакое другое место уже не станет худшим. Потому что мы и так были на дне ада.
— Думаю, что в этом мире найдется место, хотя бы самое захудалое, для такого как я. — Не унимался Люк, когда мы уже подошли к развилке.
Мы были из разных возрастных отрядов. Он был старше меня на два года и принадлежал к группе 14–15, жившей на северной стороне города, а я, из группы двенадцати-, тринадцатилеток, вынужден был пройти еще около мили, пока не добрался бы до своего барака.
— Ты наивен, как первак. — Буркнул я, махнул рукой и пошел к себе, спиной чувствуя, что Люк все еще стоит под желтым светом фонаря, насвистывая себе под нос, какую-нибудь старую мелодию из салуна.
Земля под ногами скрипела, будто я шел по дощатому полу, и я, сквозь изношенную подошву ботинок, чувствовал камни, которые острыми краями впивались мне в ноги. Фонарь уже погас, что означало только одно: через пять минут дадут сигнальную сирену к отбою. Нужно торопиться. Я ускорил шаг. В бараке нужно было появиться до того как туда заглянет Оуэнс. Это был контролирующий специалист, чья задача состояла в пересчете воспитанников утром и вечером и выяснение где они пропадали, в случае опоздания. Таких контролирующих специалистов было двадцать человек, по одному на каждый барак. Всего воспитанников было около трехсот человек, еще пятьдесят человек администрации и персонала и с десяток приходящих, которые не жили в гетто постоянно.
Все триста «заключенных» были разделены на пять возрастных групп: 7–8, 9-11, 12–13, 14–15 и 16–18 лет. В каждой группе, примерно, по шестьдесят человек, которые размещались в бараках по пятнадцать человек. Бараки разных групп стояли поодаль друг от друга, изначально для того, чтобы «предотвратить общение разновозрастных подростков, что может привести к нежелательным последствиям», причем к каким именно «последствиям» не указывалось, но, как и все вокруг, это правило не соблюдалось.
— Черт! — Я упал, наступив на что-то мерзкое и склизкое. Поднявшись на ноги, я хотел рассмотреть, во что вляпался, вытерев штанину рукой, и, судя по ощущению, это была кровь с примесью еще чего-то.
«Наверное, опять кому-то выбили глаз», — подумал я. Вообще-то, это не было таким уж необычным явлением. У нас на каждой неделе кто-то регулярно терял или, в лучшем случае, калечил какие-нибудь части тела. Мне и самому не раз почти вышибали мозги.
Я побежал быстрее, потому что уже чувствовал, как сжимаются холодные руки Оуэнса на моем горле, когда он попытается выбить из меня признание, почему я опоздал.
Я ввалился в свой барак и посмотрел на парней.
— Если бы ты не жил здесь с восьми лет, я бы сказал, что ты везунчик. — Пропищал Марти.
Марти был высоким, очень худым и сутулым парнем с вихрами на затылке и почти лысой макушкой. Через четыре недели он должен был переехать в другой барак, потому что ему исполнялось четырнадцать, и теперь пытался оторваться по полной. Почти каждую ночь он бегал в «Окурок», так мы называли тайное место в лесу, где постоянно крутили какую-нибудь гадость, принимая ее за настоящий канабис и там, говорят, Марти был чуть ли не главным «зашибалой».
— Оуэнса не было? — Запыхавшись, спросил я.
— Он в триста втором. — Ответил мне сосед Марти по койке, Малыш Питти.
— Хорошо. — Удовлетворенно выдохнул я, снимая рубашку.
Если Оуэнс в триста втором бараке, значит, минут через пять, будет в нашем, если, конечно, оттуда никто не смылся.
