Душный июньский день подошел к концу, и раскаленное солнце, опустившись в дрожащее марево бензиновых паров и людских испарений, скатилось наконец за горизонт.
Короткая северная ночь ненадолго вступила на городские улицы. На фоне светлого неба обозначились контуры шпилей и куполов, зажглись бледные фонари, и измученный жарой мегаполис получил долгожданную передышку. Осела пыль и жирная копоть, потянуло прохладой от воды и из сырых городских подвалов, начали отдавать дневной жар гранитный камень и асфальт. Набрала наконец дыхание замученная городская листва и робко дрогнули головки чахлых цветов на городских газонах.
Заснул город, весь день с азартом и удовольствием отдававшийся порокам и алчности, зависти и суете, жестокости и эгоизму, чревоугодию и похоти. Опустели офисы и банки, склады и торговые точки, пивные и павильоны метро. Погасили огни летние террасы ресторанов и бильярдные, клубы фитнеса и залы игровых автоматов. Рассосались транспортные пробки, притихли у тротуаров автомобили, застыли в парках вереницы трамваев и троллейбусов. Воды городской реки унесли в залив ежедневную гору окурков и использованного пластика, мазутные пятна, плевки, одноразовые стаканы и прочий городской мусор.
Обезлюдели гигантские гипермаркеты и подозрительно пахнущие продовольственные рынки. Миллионы горожан, растащив по своим квартирам тонны еды и мегалитры прохладительных напитков, съели и выпили все это за ужином, потомились, потея, у телевизоров и отправились в постели, чтобы почесаться и поворочаться, совершить ежевечерний любовный обряд и погрузиться в беспокойный летний сон. Угомонилась канализация, отправив за городскую черту горы вечерних фекалий, отработанной целлюлозы и использованных презервативов.
Заснул огромный беспокойный город. Чтобы через несколько часов, когда над горизонтом вновь поднимется огненное солнце, начать все сначала: потеть и томиться в пробках, тереться друг о друга горячими боками в транспорте, пить кофе и перекусывать, ругать чиновников и футбольных арбитров, наполнять воздух табачным дымом и запахом дешевой парфюмерии, анекдотами, разговорами по сотовым телефонам, пустыми словами и лживыми обещаниями, демагогией и стонами наслаждения, жадностью и неоправданными амбициями, жаждой удовольствий и вожделением к деньгам, деньгам, деньгам…
* * *
А на окраине, в том месте, где городская река делала плавный поворот перед тем, как влиться в залив, на территории заброшенного химического завода, у бетонного забора, огораживающего пустые корпуса, в желтоватом конусе подвешенного на тросе фонаря сошлись два человека в камуфляжной форме военизированной охраны. Вслед за качающимся фонарем по земле, то удлиняясь, то укорачиваясь, принялись ползать две тени — одна подлиннее, другая покороче.
— Ну что? Сколько у тебя? — спросил один из охранников, тот, что был пониже и постарше.
— Семь! — сообщил его молодой коллега и поднял к свету руку. В кулаке был зажат пучок подвешенных за хвосты крысиных трупиков. — А у тебя?
Пожилой покачал головой и выставил к свету лопату, на которой горкой лежали бездыханные крысиные тушки.
— Девять!
— Красота! — почему-то развеселился молодой.
Старший укоризненно посмотрел ему в лицо, опустил лопату на землю и подпер кулаком ноющую поясницу.
— Шестнадцать штук! А ведь смена только начинается! Что же дальше-то будет?
Молодой подмигнул, показывая, что такая ерунда, как крысы, настоящему бойцу охраны нипочем:
— На рекорд пойдем, Петрович! Вчера мужики собрали за ночь сто двадцать семь! А мы давай двести! Двести пятьдесят! Утрется их Бармалеев!
Петрович явно не разделял настроения товарища.
— Не нравится мне это, Санек! Не нравится! Чего они к нам во двор подыхать собираются? Что им тут нужно?
Беззаботный Санек хохотнул в ответ:
— А может это условное место! «Мертвая зона»! Как в том кино…
Петрович перекрестился с нарочитым суеверием.
— А может, ты, боец, крыс боишься? — с вызовом спросил Санек и тряхнул перед лицом товарища зажатым в кулаке уловом.
Петрович брезгливо отстранился от его руки.
— Не в этом дело!
— А в чем?
— Я сюда в охрану нанимался. А не падаль в совок собирать!
Санек, наконец, задумался. С этим, пожалуй, и он был согласен:
— А вот это — верный базар! Мы не ассенизаторы, в натуре… Или пусть доплату листают, или…
Петрович кивнул. Потом, прищурившись, посмотрел на светлую закатную полосу над горизонтом:
— К тому же старые люди говорят, что крысы ни с того, ни с сего людям на глаза не лезут! Крысы выходят наружу только перед большой бедой!..
— Какой еще бедой?
— Перед войной… Или землетрясением… Или когда на город цунами идет …
— Цунами?.. У нас? — проговорил Санек насмешливо, но и в голосе послышалось предательское сомнение. — Цунами у японцев бывает. Или, в этом… как его… не помню… А чтобы у нас…
Петрович пожал плечами. Цунами, там, или не цунами, а старые люди просто так ничего говорить не будут.
— Ведь подыхать они к нам приходят, — заметил он.
— К нам.
— А почему?
— Почём я знаю? — отмахнулся Санек. Его вечно прекрасное настроение дало заметную трещину.
Петрович некоторое время презрительно щурился на фонарь над далеким пирсом, потом на темные силуэты заводских корпусов вокруг, потом исподтишка взглянул в лицо смущенного товарища.
