Лето 1981 года на Урале было необычайно знойным и засушливым. Температура воздуха днем превышала тридцать градусов, опускаясь к ночи не ниже двадцати. Иногда к вечеру погромыхивало, горизонт затягивало тучами, но вместо долгожданного ливня на землю падало несколько редких капель. Небо вновь прояснялось, и жара не отступала. Реки обмелели. Вода в них прогревалась до дна и была теплой, как парное молоко.
В эти июльские дни мне случилось быть на рыбалке на реке Чусовой ниже острова Дикого, где соединяются Кучинская и Лещёвская протоки. Это живописное и рыбное место издавна облюбовано чусовскими рыболовами. Их разноцветные палатки постоянно пестреют и на левом берегу — в тени огромных осокорей и на правом — у отбойной гавани, по которой на ночь рассаживаются до дюжины и более лещатников с неизменными донками с колокольчиками. Но в эти тихие душные ночи сладкий звук колокольчика редко радовал слух дремавших под комариный писк рыболовов, и поутру многие из них, произнеся в оправдание традиционную поговорку: "Июль — не июнь, на рыбалку плюнь", убирались восвояси.
Я донками не увлекался. Тихое ночное бдение над колокольчиками казалось мне занятием скучным. Я полагался на спиннинг, который иногда неплохо вознаграждал меня за мою к нему привязанность. Имея в своем распоряжении лодку с мотором, я объездил и исхлестал блеснами обе протоки в нижней части острова и глубокий омут в месте слияния проток. Результат был не лучше, а хуже, чем у лещатников: некоторые из них все-таки выуживали за ночь одну-две рыбки, а у меня — ни одной поклевки. Оставалось последовать поговорке, плюнуть на рыбалку и отложить спиннинг до лучшей поры. Но мысль о том, что я не имел успеха на сравнительно тихой и глубокой воде, навела на другую: надо попробовать покидать на перекате.
На следующее утро к восходу солнца я отправился на первый перекат ниже острова Дикого. На середине этого широкого, с галечным дном переката громоздился затор из сплавного леса, а у правого, более мелкого, берега чернели застрявшие одиночные бревна и два плота, брошенные рыболовами. С этой стороны переката, куда редко заносило случайные бревна, можно было без особых помех делать забросы спиннингом.
Прикрепив лодку к засевшему на мели плоту и развернув голенища болотников, я побрел по воде к спаду переката. Не особенно надеясь на успех, я не спешил пускать в дело спиннинг, поражаясь окружавшим меня великолепием: над рекой ни клочка тумана, воздух прозрачен, тепл и ласков, тепла и ласкова вода, незлобиво ворчание переката, покой и тишина во всем никакой суеты, никаких страстей.
Всходило солнце. Его заслоняли от меня высокие осокори, стоявшие выше по левому берегу. Солнечные лучи пронзили кроны деревьев, позолотили их листву и брызнули ярким светом на деревню Вереино, что раскинулась на высоком холме в полутора километрах ниже переката. Вид на деревню с реки и раньше привлекал мое внимание своей необычностью. Не было видно ни полей, ни леса, находившихся за деревней, она рисовалась на фоне неба силуэтами домов, надворных построек и высокой колокольни старинной белой церкви, окруженной тополями.
Пора было заняться и спиннингом, чтобы не упустить лучшее время утреннего клева, если он будет. Делаю несколько пробных забросов вблизи плота. Блесна проходит, не достигая глубины, начинавшейся над спадом переката, никого не соблазнив или ни кем не замеченная. Переместившись к середине реки и ближе к спаду, я заметил борозду и решил ее проверить. Где, как не в этой борозде, быть рыбе? Тут и быстринка и глубинка. Сделал прицельный заброс с расчетом, чтобы блесна прошла под самым спадом у начала борозды. Догадка моя подтвердилась: как только блесна достигла борозды, последовал желанный рывок. Я подсек. Борьба с рыбой была недолгой, но, как всегда, волнующей и радостной. Ею оказался окунь средних размеров. Отнес свой первый трофей в лодку и, чтобы не возвращаться, если будут другие, перекинул за спину кан и вернулся на прежнее место. А другие были. Окунь клевал бесхитростно, как пескарь: через два-три заброса — поклевка. Кроме окуней мне удалось подцепить в этой борозде и судака.
Примерно через час клев прекратился. Пятнадцать окуней и судак были для меня большой и неожиданной удачей. Когда я вернулся на стан, мои соседи по палатке — заводские рабочие, приехавшие на уборку сена (а каждый второй из них был заядлым рыболовом), — удивленно смотрели на мой улов и наперебой сыпали вопросы: где? как? чем? на что?
Вечером того же дня я снова отправился на перекат, к заветной борозде. Поставил лодку на старое место у плота и оглядел реку: бревна шли негусто. Как и утром, их несло между затором и левым берегом С моей стороны вода была чистой, без отбившихся от общего потока бревен, за которыми надо следить, чтобы не оказаться сбитым в воду.
Первая же проводка у края борозды закончилась поклевкой. По коротким и частым толчкам я понял, что снова имею дело с окунем, но, судя по тяжести, сгибавшей удилище, там, на блесне, был не утренний середнячок, а настоящий матерый горбач. Как его взять в руки? Я уже подумывал брести назад к лодке, как удар по ногам сзади сбил меня в воду. Рядом со мной оказалось сбившее меня толстое бревно, незаметно накатившееся сверху. Полулежа в воде, я уперся в него рукой, тут же поняв, что мне не сдержать его напора. Ноги мои были уже под бревном, а оно, находясь поперек реки, своей серединой давило на меня. Мысль о том, что бревно придавит меня ко дну и застрянет на мне при этой ничтожной глубине, заставила понять всю опасность создавшейся ситуации и действовать с удесятеренной силой. Выпустив спиннинг, я обеими руками уперся в бревно. Под ногами и поясницей зашуршала галька — меня тащило вниз. Пусть тащит, только бы не натолкнуться на препятствие. Тогда — конец! В мозгу мелькнула спасительная мысль: если не придавит до борозды, там, на глубине, я легко от бревна избавлюсь. А если придавит и застрянет?.. Бревно протащило меня метров десять, до борозды осталось раз плюнуть, и тут случилось то, чего я боялся больше всего: спина натолкнулась на препятствие — галечный холмик, может быть мною же самим созданный. Помнится, утром я подходил к этому месту, чтобы делать забросы в дальний конец борозды, и стоял продолжительное время. Течением вымывало гальку из-под ног, образуя из нее впереди возвышение, а перед ним углубление ниже уровня дна. Теперь, сидя в этом углублении и упираясь спиной в холмик, я попал в положение сидящего в кресле, мое движение вперед прекратилось. Крикнуть, позвать на помощь? Но кто услышит? У гавани сидят лещатники, но они далеко, а здесь — ни души. Руки в локтях начали сдавать, бревно наползало на живот. Я собрал все силы и остервенело уперся в ненавистное бревно. Сначала правая рука, за ней постепенно левая выпрямились в локтях — комель слева от меня пошел вниз, бревно разворачивало, рукам стало легче. "Ну, теперь-то я тебя одолею!" уверенный в спасении ликовал я.
