Моя первая встреча с Жаком Пикаром весной 1955 года едва не стала последней. Позже Пикар рассказывал, что, взглянув мельком на мою визитную карточку, увидел там слово «атташе», мысленно дополнил — «пресс-атташе» и, естественно, тут же решил отделаться от меня, поскольку не имел ни времени, ни желания заниматься разглагольствованиями и саморекламой. На самом же деле я был «атташе лондонского отделения Управления морских исследований США», что в корне меняло дело.
По-английски Жак понимал лучше, чем я по-французски, поэтому мне удалось довольно толково изложить суть моей работы в Европе: «Американский военно-морской флот живо интересуется океанографией; мы внимательно следим за всем, что делается в этой области в Европе. В мои обязанности входит установление контактов между европейскими и нашими лабораториями. Я слышал о батискафе, и это изобретение в высшей степени интересует нас».
Мы беседовали, возвращаясь с лекции Роберта X. Дэвиса, известного английского специалиста по скафандрам, прочитанной в лондонском Королевском обществе искусств. Там же выступал Жак Пикар с коротким сообщением о батискафе. Лекции были организованы по случаю международной выставки подводного телевидения. Англия к тому времени добилась значительных успехов в этой области. Британская подводная лодка «Эфрей», затонувшая в Ла-Манше, и самолет британской авиакомпании «Йоук-Питер», упавший в Средиземном море, были обнаружены с помощью английских подводных телекамер.
Естественно, мне и раньше были известны имена Пикаров. Ребенком я с восторгом читал о полете в стратосферу на высоту 17 километров воздушного шара ФНРС,[1] построенного выдающимся швейцарским ученым Огюстом Пикаром. Герметичная гондола его конструкции стала прототипом кабин современных сверхвысотных самолетов. Позднее, уже будучи океанографом, я с увлечением следил за первыми испытаниями батискафа профессора Пикара ФНРС-2 и его преемника — французского аппарата ФНРС-3. Наконец, я знал о рекордном погружении батискафа «Триест», с борта которого впервые в истории человек своими глазами увидел морское дно на километровой, а в 1953 году на трехкилометровой глубине.
В тот вечер мы долго говорили о батискафах, о «Триесте». Военное руководство нашего Управления поначалу без особого энтузиазма отнеслось к идее этой совершенно новой конструкции подводного аппарата.
— От Неаполя, головной базы вашего Шестого флота, до Кастелламмаре, где испытываются швейцарские подводные лодки, всего тридцать километров, — сказал мне Жак. — Так вот, представьте себе, за два года ко мне оттуда приехал полюбопытствовать один-единственный офицер! Ваши научные круги тоже настроены весьма скептически. Год назад мы предлагали Национальному научному фонду в Вашингтоне провести совместное погружение в районе желоба Пуэрто-Рико на девятикилометровую глубину. Бог знает почему предложение было отвергнуто! А ведь Соединенные Штаты ведут широкую программу океанографических исследований…
Этот человек обладал удивительным обаянием. Короткие четкие фразы были пронизаны необыкновенной уверенностью. Во взгляде вдумчивых темных глаз таилась неотразимая страсть, которая мгновенно передавалась собеседнику. Я был уверен, что, если ему удастся лично поговорить с нашим руководством, мнение о батискафе изменится. «Триест» для Пикара был не просто глубоководный аппарат: это было его детище, его надежда, почти живое существо. Жак шел по пути отца. С детства он помогал ему и верил в него непререкаемо. Пикары делали все, чтобы вдохнуть жизнь в начатое дело, но они были скованы по рукам и ногам из-за отсутствия средств.
Жак откинулся на спинку кресла и по привычке крепко сцепил пальцы.
— Хотите взглянуть на «Триест» в Кастелламмаре? — бросил он вдруг, стрельнув в меня взглядом.
Хочу ли я? Еще бы…
Несколько недель спустя, как классический турист-американец, я вышел на вокзале в Неаполе. Жак ждал меня. Мы с трудом выбрались из сумасшедшей круговерти площади Гарибальди: такси, юркие малолитражки, автобусы, троллейбусы, фиакры, велосипеды, мотороллеры, прохожие, продавцы, зазывалы, чистильщики обуви, полицейские — все смешались в кучу, оспаривая друг у друга если не приоритет, то по крайней мере свое место под жгучим неаполитанским солнцем. Тридцать километров невообразимого шоссе, торжественно именуемого автострадой, привели нас к облюбованному Пикарами уголку на склоне горы Фаито; это был бывший королевский замок «Квисисана», построенный несколько веков назад и окруженный каштановой рощей. Когда-то он служил летней резиденцией неаполитанских Бурбонов, потом его переделывали в казарму, больницу, школу, а во время немецкой оккупации он служил военным лагерем. Теперь здесь разместился отель, с террасы которого открывается незабываемый вид на Неаполитанский залив. Вдали вырисовывался белый силуэт «Триеста».
Сидя за рулем своего малолитражного «фиата», Жак продолжал рассказ:
— Как вы знаете, мой отец ученый. Годами он не выходит из лаборатории, отрываясь только на время испытаний. Свой первый воздушный шар он сконструировал для изучения космических лучей в стратосфере. Однако подняться так высоко можно было только в специальной герметической гондоле, которую он сконструировал, открыв эпоху высотного воздухоплавания. Сейчас тот же принцип положен нами в основу погружения на подводном шаре-батискафе.
