Павел Яковлевич Зальцман (1912–1985) родился в семье кадрового офицера. Его отец после революции служил в Красной Армии. Человек глубоко интеллигентный, тонкий ценитель и знаток искусства, он даже в военное время, в условиях голода и разрухи, сумел дать сыну прекрасное образование.
В 1925 году семья переезжает в Ленинград. Знакомство с Д. Хармсом и А. Введенским, участие в домашних концертах обереутов, ученичество у П. Н. Филонова сформировывают мировоззрение и творческое кредо будущего художника. П. Я. Зальцман унаследовал одну из лучших черт русской интеллигенции — неспособность к духовному конформизму. Поэтому неудивительно, что его дальнейшая судьба складывалась трудно.
Творческая направленность художника не соответствует государственному заказу. Тематика его работ, далекая от ортодоксального оптимизма, не только не могла быть востребована сталинской системой, но и сама по себе была постоянной угрозой для автора. Как и многие другие мастера, П. Я. Зальцман ищет работу там, где ему не придется поступаться своими принципами. Таким местом оказывается «Ленфильм». В качестве кинохудожника он продолжает работу в ЦОКСе, а затем в «Казахфильме» в Алма-Ате, куда его эвакуируют после прорыва ленинградской блокады.
Свои полотна умирающий художник бросит на берегу Ладоги: не хватит сил вытащить их из-под груды вещей в грузовике. Холсты разыщут и сохранят сотрудники «Ленфильма».
Немец по национальности, без документов об образовании, без уверенности, что завтра будет крыша над головой, и почти без средств к жизни, П. Я. Зальцман самозабвенно погружается в работу — рисует и пишет. Адрес определен бесповоротно — «под кровать». Впрочем, иногда складывалось и за шкаф. Чтобы иметь хоть какой-то заработок, он осваивает новую специальность — искусствоведение. На лекции П. Я. Зальцмана, которые он читает в Университете, педагогическом институте и в художественном училище, ходят толпы студентов. Многие художники и искусствоведы Алма-Аты и сегодня называют его своим учителем.
После окончания войны Зальцман, спецпереселенец, не может вернуться в Ленинград. Но Алма-Ата становится его второй родиной. Он по-настоящему глубоко знает казахскую культуру, изучает историю казахского народа. В Алма-Ате создается роман «Средняя Азия в Средние века», серия графических и акварельных листов по мотивам стихов Олжаса Сулейменова.
Здесь в период «оттепели» П. Я. Зальцман находит и официальное признание. Звание заслуженного деятеля искусств Казахской ССР и должность главного художника «Казахфильма» делают более твердой почву под ногами, а приобретение ряда работ Третьяковской галереей, Музеем искусств народов Востока и Русским музеем приносит и моральное удовлетворение. Появляются квартира, мастерская, где весь день трудится с кистью художник, а по вечерам раскладывает свои тетради писатель.
П. Я. Зальцман панически боялся выставок (и небезосновательно: первая большая выставка 1983 года тут же вызвала анонимки в ЦК с обличениями в «чуждой идеологии»). Но еще больше он боялся за свои тетради. Лишь немногие друзья знали, что он пишет. Его произведения так и остались в обтрепанных ученических тетрадях.
Литературное наследие П. Я. Зальцмана довольно большое — два романа, стихи, около тридцати рассказов, в том числе серия рассказов гротескового характера, обнажающих абсурд и алогизм действительности. К ней, в частности, относится и предлагаемый читателям рассказ «Галоши».
Елена Зальцман
В этот день Иван Кузьмич вышел из дому в отличном настроении. Дышалось вольно и легко. Весеннее солнце играло в просторных витринах. Он как раз проходил мимо центрального универмага и решил побаловать себя покупкой новых галош.
Он зашел в универмаг и купил случившиеся там новые галоши. Выйдя, он еще раз полюбовался на покупку, которую нес в руках и в которой тоже играло солнце.
Бумаги же в универмаге не нашлось, и он нес галоши просто так. Увидя газетный киоск, он решил завернуть галоши в газету. И он купил газету.
А весеннее солнце сверкало так невозбранно и тротуары так уже подсохли, что Ивану Кузьмичу вдруг пришла мысль надеть эти новые галоши, а в газету завернуть старые.
И он это сделал.
Завернув свои старые галоши в газету, он отошел от киоска и пошел дальше. Рядом с ним шагал гражданин пропорционального сложения. Пройдя еще немного, он слегка повернул к Ивану Кузьмичу свой твердый профиль и сказал:
— Гражданин, пройдемте со мной.
Иван Кузьмич как шел, так и продолжал шагать прямо туда, куда его вел этот гражданин. Не успев изменить ни походки, ни выражения лица, Иван Кузьмич держал свой пакет дрожащей рукой.
— А кто вы такой? — тихо проговорил он, хотя и понимал бессмысленность вопроса.
— Я Гаврик, — сказал этот.
— Ага, — сказал Иван Кузьмич, — вот оно что.
Гаврик довел его до машины. Откуда появилась эта машина? Бог ее знает. Улица оказалась вся в больших черных пятнах, и машина появилась из такого пятна. Ивану Кузьмичу почудилось, что как будто этот успел задержать ее и даже высадил из нее каких-то граждан. Но точно он не мог разглядеть, так как пятна мешали.
