В небольшом южном городе субботним августовским утром мать, отец и сын сидели за завтраком.
— Лёлик Смородинцев гербарии собирает, Витя Пальчиков — радиосхемы и даже светомузыку. Вчера у них венгерский танец Брамса в цвете слушала. Так краси-и-во! — сказала мать.
— Мам, — вроде бы даже заинтересованно спросил Юра, размешивая сахар, — а Брамс, кроме венгерских, какие ещё танцы сочинял? Английские или, может, португальские?
Отцу такой переход не нравится.
— Брамс, — говорит отец, — создавал прекрасную музыку, то есть занимался делом. Ты понимаешь, Юра, де-лом! А вот что ты хорошего в жизни сделал?
— Сто тридцать семь голов забил, — ответил Юра не то вызывающим, не то огорчённым тоном. — Не, вру, сто тридцать девять, — прочитал он где-то на потолке, сосредоточенно закатив глаза.
Вот тут отец ему и сказал:
— Сто сорок. Запиши себе ещё одно очко. За изворотливость.
— За какую такую… — начал было Юра.
А мать тихо, грустно так уточнила:
— Сто пятьдесят.
— Это почему? — насторожился Юра.
— Десять очков за сожжённую песочницу.
— Что-о?! — яростно крикнул Юра.
Отец же никак не разделил его ярость и нестерпимо сентиментально произнёс:
— Два хороших человека, трудяги, решили сделать людям добро. А юные мерзавцы над их трудом надругались. Чиркнули спичкой и…
Недоговорив, отец отвернулся. Мать же продолжала смотреть на сына. А Юре вдруг показалось, что на него глядит ещё один человек — он сам, Юра Голованов, только более старший: Юра-будущий, или Юрий Александрович Голованов, мужчина лет эдак двадцати-пятидесяти. Сокращённо ЮАГ. Словно сжал Юре плечо и произнёс: «Ты виноват. Не смей оправдываться».
Тут Юра как стукнет кулаком по столу!
— Да почему всё я да я! Вы что, видали? Шину у кого-то прокололи — Голованов, лампочки повывёртывали — Голованов, чего-то там подожгли — Голованов. Всё Голованов да Голова-а-анов! — И он заревел.
Отец растерянно тряханул сына за плечо, а тот всё выплакивал свою фамилию. И получилось:
— Го-го-го-го-ло-ло-ло-ло-ва-ва-ва-ва-ва-а-а-а-а-а….
— Ва-ва-ва! — передразнил отец. — Умел скверное дело делать, умей хоть достойно в этом признаться. — И вышел.
А Юру, как закоренелого преступника, снова потянуло взглянуть на дело рук своих.
Он вышел на балкон.
Внизу пестрел пустырь — их Лужники. По нему шли в разных направлениях хозяйки с авоськами, бодро насвистывая, двигался огромный, но скорый на ходу мужик Константин Петрович Терновский, аквариумист мирового значения. Говорили, что к нему приходят письма даже из Австралии. В руке огромный бидон, на плече сачок: уже успел наловить циклопов. Мощной рукой взметнул сачок ввысь — кого-то поприветствовал. Юра перегнулся и глянул — Матильду Серебряную, старую певицу, выгуливавшую свою таксу. Матильда ответила Терновскому лёгким кивком и еле заметной беглой улыбкой: она очень дорого ценила свою приветливость и отпускала её крохотными порциями.
А футбол уже бесновался — Гаги, Эдик, Пашка, в воротах Толик.
А вон и оно, позорное пепелище…
Среди играющих вдруг появился Славик. В руках он держал весьма оригинальный мяч, составленный не только из белых и чёрных, но также и из красных многоугольников.
Ультраолимпийский мяч.
Игра угасла.
— Где достал? — спросил Пашка.
— Украл, — равнодушно ответил Славик Стефаненков.
— Имитация, — пренебрежительно заметил Гаги.
— Так точно, — столь же пренебрежительно согласился хозяин мяча.
Таков был Славик: ничем его не проймёшь. Юра ему завидовал.
Эдик хотел надуть мяч ртом. Но Славик тут же отнял его, сказав:
— Ну ты, батрак!
У него, оказывается, была с собой модерновая «лягушка», и он стал надувать сам — не торопясь, по всем правилам.
«Батрак», «плебей» — такие слова Славик любил. Он аристократ. Однако кое в чём он был и простым: все знали, что он ловит раков, сам их варит и торгует ими у пивного ларька.
Стоя на балконе, Юра прислушивался к разговору родителей.
— Кулачком по столу! — Голос отца. — Когда человек прав, он тихо себя ведёт. А то кулачком по столу!
За кулачок Юра обиделся. Ему всегда казалось, что у него кулак. Он дважды сжал свой кулак, любуясь начавшими набухать венами и коротким, крепким, похожим на маленький окорок большим пальцем.
— Юрка! Голова! — крикнул Пашка, увидев Юру. — Выходи, поработаем. Видал, мячишко какой?
— Плохо видно, в глазах чтой-то рябит, — лениво ответил Юра, но сразу стряхнул с себя тоску.
Славик, не поднимая головы, проворчал:
— Я тебя в твоих лаптях вообще к этому мячу не подпущу.
— Дурак, — не нашёлся Юра.
— Возможно, — не возражал Славик и с приветливой улыбкой сдавил ладонями, туго надутый мяч, пробуя его на слух, как арбуз.
Славик — он и есть Славик. Чёрт с ним! Гораздо важнее, о чём сейчас толкуют родители. Мать, похоже, возражала. Слышно было: «Не он». Отец же неумолимо продолжал:
— Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав.
Ещё одна великая мудрость. Хитрая, с подвохом, самозатачивающаяся. Это тебе не «чистота — залог здоровья». Против такой возражать — последние нервы истреплешь.
А папаша — финансист великий — уже и итог подбил:
— Блудлив, как кот, труслив, как заяц.
Уважал бухгалтер-экономист Александр Александрович Голованов пословицы и поговорки.
