~
— Что тебе привезти? — снова спрашиваю я.
Ничего умнее в голову не лезет, а просто сидеть в тишине — страшно. Молчание давит. Как-то не так все сложилось у нас с Ло, раз не о чем помолчать вместе.
С утра ей было лучше. Ло насмешничала, на мой немудреный вопрос каждый раз отвечая по-другому, но всегда цитатой из старого. То «Мне рябиновые бусы из-за моря привези», то «…Цветочек аленькой!».
А я, смеясь, отгадывал, откуда эта строчка.
— Бредит девка, — горевала сиделка тетя Даша.
Видела бы она Ло в лучшие времена — голова б закружилась! Ло всегда была чокнутой. Ни за что не ответит на вопрос прямо, если есть возможность скаламбурить. Представляю, как мучились с ней в школе. Хотя, я ведь ничего не знаю про ее детство. Я вообще почти ничего о ней не знаю. Мы встретились случайно — год назад, в дождь. Ло шла босиком по лужам и хохотала. Она часто смеялась — дай только повод. Но сейчас Ло плохо, и она молчит.
Не нужно бы мне никуда уезжать. Но я малодушно рад возможности сбежать, эгоист несчастный. Не повезло Ло со мной, не того парня выбрала. А разлюбить — не сумела. Врачи никак не могут определиться с диагнозом — что же такое творится с девушкой третью неделю. В этом я им не помощник, конечно. Но знаю другое, не менее важное: любовь — все, чего она хотела. Единственное, чего я не мог ей дать.
— Знаешь… — Ло с трудом размыкает обескровленные губы. Заболев, она вся как будто полиняла. За три недели яркая птичка колибри превратилась в воробышка.
— Лежи, лежи, не двигайся, — кидается к ней тетя Даша.
Но Ло не слушает, протягивает мне побрякушку на длинной цепочке.
— Привези… красную грязь Тхукана.
И тут же голова падает назад на подушку, глаза закрыты. Трогаю лоб — горячий.
— Не жилица она, — всхлипывает тетя Даша.
Смотрю на часы: пора. Не оборачиваясь, выхожу из комнаты, а вслед мне летит вороньим карканьем: «Тху-кан». То ли чудится, то ли Ло опять заговорила.
Но я все равно не оборачиваюсь.
В этот раз нас забросили с грузом на Асцигус. Застряли мы тут крепко, но никто особо не жаловался. Наслаждаться жизнью мешали только мысли о Ло. Как она там? Может, я все же люблю ее, раз не могу выкинуть из головы? Да нет, не буду врать себе. В самом начале — да, был ослеплен. Не женщина — радуга, тропическая бабочка. Но страсть прошла быстро, сейчас мне Ло просто жаль. И все, что я могу для нее сделать — ежевечерне связываться с сиделкой:
— Очнулась?
Я так привык к ответу: «Нет», что, однажды услышав «Да», вздрагиваю.
— Просила что-нибудь?
— Да. Красную грязь какую-то… Тхакана, что ли? — неуверенно произносит тетя Даша.
«Тху-кан, Тху-кан», — звучит как перестук поезда. Снова она о том же. Может, в прощальной просьбе Ло есть смысл?
Терзаю интернет-поисковики и знакомых, но нет, о Тхукане не слышал никто.
В день, когда на Асцигусе зацвели сливнянки, тетя Даша долго не подходила к экрану связи.
— Умерла твоя Ло, не уберегли. А я снова без работы. Прилетай.
Вот и все.
Первое, что я услышал, вернувшись на базу:
— Сороковой, снимаемся. Надо забросить груз в одно местечко.
— Третий, мне домой нужно. У меня близкий человек умер.
Я не хотел видеть Ло мертвой. Но и бросить ее сейчас я не мог. Раньше надо было.
— Не обсуждается. Вылет через час.
— Куда? — спросил я, решив, что все равно вернусь домой. Плевал я на приказы.
И не верю услышанному:
— На Тхукан.
Краски тут совсем как на Земле, только ярче, словно создатель планеты поработал акрилом. Но рассматривать некогда: остановка — всего ничего, свободного времени — полчаса.
— Что за срочность? Разгрузиться хоть успеем?
Координатор пожал плечами.
— Успеем. На Тхукане всегда так.
Всегда?
…Времени нет, и я без предисловий спрашиваю у таможенницы:
— Где я могу найти красную грязь? Просили привезти.
— Соболезную, — девушка проводит пальцем мне поперек лба. От неожиданности слегка отшатываюсь.
Однако.
— Так что с грязью?
— Красной грязи не существует. Это такой оборот речи. Как земное «отойти в мир иной».
Черт. Так Ло со мной просто прощалась? Достаю из кармана кулон на цепочке, глажу пальцем. Какой же я идиот…
На что убить сразу ставшие ненужными полчаса? Решить не дает субчик с бегающими глазками — кажется, я уже видел его у таможни.
— Ты красную грязь спрашивал? Выходи во двор, за контейнер.
Бред. Но что мне терять? Иду.
— Много не дам. — предупреждает «бегающий». — Добыча-то запрещена, так что учти, грязь ворованная. Ты, часом, не из чистоплюев?
— Нет, — отвечаю я, не понимая ровным счетом ничего. — Что вы за нее хотите? За… за грязь. Земные деньги тут, конечно, не в ходу…
— Деньги не в ходу, шарики в ходу. За кулон отдам, — тычет он пальцем мне в грудь. — Хороший шарик, на такой год жить можно. Если знать, кому отдать.
Абориген, спохватываясь, дает понять, что я-то точно не знаю. И он — мой единственный шанс на выгодную сделку.
— Времени у тебя нет, а в космопорту один я по грязи работаю. А второй раз к нам могут и не послать.
— Нет. Это память о… жене.
— Умерла? — понимающе кивает мужичок. — Конечно, как бы она жила без шарика? Это как без души. Без него ты уже не человек, а так, оболочка. Их просто так не отдают — и про грязь не треплются. Жена-то с Тхукана была? А ты с Земли? Вот занесло девку!.. Потому и померла — наши у вас не приживаются. Тускло там у вас. Всей радости, что дождь идет.
