Впав в состояние тяжёлого творческого кризиса и не имея силы выдавить из себя ни строчки, я подумала, что есть смысл вернуться так сказать, к истокам: попробовать разогнать свою капризную и ленивую музу на этюдах, с которых когда-то начинала путь прозаика. Моим дебютом в юности (я говорю о сознательном творчестве, вовсе не имея ввиду накарябанные до того романы и поэмы) был этюд о природе. К этому и предстояло возвратиться.
И вот я выбралась, вооружившись нэтбуком, в Вяземский сад, чтобы сваять что-нибудь доброе и вечное на натуре. Улёгшись под старым клёном на любимый туристический коврик, я мучительно вглядывалась в очертания тёмных, острозубых листьев-лопастей, в гроздья семян, отягощающих нависшие надо мной ветви, и страдальчески думала о том, что вижу столько всего необычного, и взгляд мой незамутнён, и рассудок ещё не изъеден склерозом, но муза предательски отдыхает в сторонке, а без неё я, ну никак не могу найти ни одного оригинального образа.
Долго ли, коротко ли, но я решила оторвать свой затылок от надувной подушки, которую таскаю с собой на прогулки, уселась на коврик, водрузила на колени нэтбук и решила, что пусть оно пишется, что напишется. И вот оно написалось. Не могу сказать, чтобы вышло то, что задумывалось. Скорее, наоборот. Возможно, что это вообще будет некорректным назвать этюдом о природе, если только не счесть описываемое одним из её проявлений. Впрочем, судите сами…
Я люблю Вяземский сад. В нём чувствуешь себя уютно, словно дома. Правда, дома сейчас находиться особого удовольствия не доставляет, ибо киндыр затеял генеральную уборку, а ничего более страшного, до чего он может додуматься, на свете не существует. Подозреваю, что вы никогда не оказывались в центре подобных мероприятий и оттого осознать их ужаса не можете. Но я всё-таки поведаю вам, что такое генеральная уборка в исполнении киндыра.
Все вещи из шкафов, столов, серванта и кладовки извлекаются на белый свет и сваливаются в одну огромную кучу. Вперемешку одежда, посуда, инструменты, блокноты, гвозди, магнитофонные ленты, обувь, скейтбоард, на котором никто в доме не умеет кататься, письма, меховые игрушки, а также рассыпавшиеся из коробок настольные игры, краски, фанерки, лекарства, фотографии, клубки ниток, которые коты радостно извлекают из кучи-малы и катают по всей квартире, загадочные детали непонятно от чего — в общем, всё, что есть в доме за пределами моей комнаты, оказывается там. К себе я киндыра наводить генеральную уборку не пускаю. И это хорошо, ибо тогда библиотека оказалась бы тоже свалена в Джомолунгму хлама.
Извлекая вещи на белый свет из тайников, где они всегда хранились, киндыр ворчливо приговаривает, что нечего быть такими барахольщиками, надо всё лишнее выкинуть. Но выкидывать он ничего не торопится. Построенная им утрированная модель Первозданного Хаоса будет украшать квартиру не день, не два, и даже, боюсь, не неделю. Мало того, стоит мне осторожно приступить к возведённой Вавилонской башне, чтобы извлечь из неё что-нибудь на выброс и сложить в пару мешков для мусора, как мне сурово приказывают высыпать всё обратно, так как я могу по незнанию выбросить что-нибудь чрезвычайно ценное: медиатор для гитары или шурупчик от компьютерного блока питания. «Ты помнишь, как ты выбросила мою краску для волос?!» — с осуждающей миной напоминает киндыр. Я это помню (можно подумать, он даст забыть!), но убей Бог, не понимаю, зачем ему эта краска, если он всё равно стрижётся ёжиком.
«Я всё-всё-всё вынесу на помойку в ближайшие дни», — клянётся киндыр. Заглядывает ко мне и оценивающе оглядывает книжные шкафы. Подозреваю, что он прикидывает, как выкинет все книги, как только я когда-нибудь устану говорить, что нет, их не выбрасываем — только через мой труп. Впрочем, возможно, он уже обдумывает тот вариант, что с ними делать, когда я помру. Идея всё выбросить выглядит маниакальной. Но начинает она воплощаться не с горы хлама. Начинает она воплощаться с мебели.
Вероятно, борясь с искушением оставить барахло дома, киндыр начинает разбирать шкафы и выносить их на помойку. В результате после каждой генеральной уборки половина вещей оказывается без места и распихивается по коробкам, которые в конце концов складываются в кладовку.
— Что же ты ничего не выбросил? — спрашиваю я, спотыкаясь о расставленные в коридоре словно препятствия для бега, неработающие мониторы. — Зачем тебе 8 мониторов? Тем более, что все они давно сдохли!
— Это ты виновата! — провозглашает голосом обвинителя киндыр. — Ты меня в детстве приучила ничего не выбрасывать…
После нескольких дней альпинистских упражнений и ходьбы с препятствиями, на киндыра неожиданно нападает замечательная мысль — уехать к друзьям на недельку-другую в Москву. В глубине души он, вероятно, полагает, что гора сама по себе растворится, станет невидимой, словно Шамбала, и к тому времени, когда он вернётся, порядок наведётся сам собой.
Я думаю, вы поняли в общих чертах, почему я отношусь к генеральной уборке как к ужасу в ночи, как к стихийному бедствию, и трусливо сбегаю из дома, как только она затевается. Не дай вам Бог такое пережить.
