Я смотрела на автобусный билет, который держала в руке, снова и снова перечитывая свое имя: Хейди Дэвидсон, Хейди Дэвидсон, Хейди Дэвидсон…
Я смотрела на билет, пока перед глазами не появилась мутная пелена.
Вот так и моя жизнь, печально подумала я. Тоже никакой ясности. А до этого казалось, что моя жизнь полна ярких красок. Что же случилось? Но теперь… теперь мое будущее было затянуто серой пеленой, и кто знает, что за ней скрывается.
Я знаю. Знаю. Все это похоже на то, о чем я когда-то читала в книгах.
И иногда думала об этом. Я писала стихи. Длинные, печальные поэмы. И записывала их каждый день в свой альбом.
Временами мне хотелось, чтобы в моей жизни было поменьше событий, о которых стоило бы писать. Потому что до сих пор я все еще не могу без слез говорить о том, что произошло.
Я росла в Спрингфилде, и мои первые двенадцать лет жизни были нормальными и счастливыми.
У меня сохранились о них чудные воспоминания. И мне не хотелось бы терять их. Я надеюсь, что мой альбом поможет мне сохранить их навсегда.
Но вот в прошлом месяце первая часть моей жизни закончилась.
Теперь я уже могу говорить об этом. Мои родители… они погибли в ужасной автомобильной катастрофе.
Вы не можете представить себе мое горе. Я плакала целыми днями, и у меня постоянно возникали вопросы.
Почему?
Почему так случилось?
Временами, потрясенная произошедшим, я не могла встать с кровати. А временами я злилась — злилась на своих родителей за то, что они оставили меня одну.
Где же мне теперь жить? — с беспокойством думала я.
Кем я стану? Останусь ли я самой собой?
У нас такая небольшая семья. И меня послали жить к моему единственному дяде, доктору Палмеру Джекиллу. Он и моя тетя развелись. Он жил с дочерью, моей двоюродной сестрой Марианной, вблизи небольшого поселка в северном Вермонте.
Я только раз ездила к дяде с родителями, когда мне было пять лет. И совсем не много помню о том визите.
Помню старый, темный, громадный дом. Вспоминаю длинные коридоры. Большие, пустынные комнаты, уставленные креслами м диванами, покрытыми пыльными чехлами.
Вспоминаю булькающие и потрескивающие колбы и приборы в дядиной лаборатории — электрические катушки, путаницу проводов и шкафы, полные стеклянных трубок.
Он был ученый. Но я не знала, в какой области.
Помню его строгое лицо с такой бледной кожей, что мне казалось, будто я вижу сквозь нее его кости. И его длинные, костлявые руки, которые он положил мне на плечи, выпроваживая меня из лаборатории. Бережно, но твердо.
— Здесь не место для тебя, Хейди. Помню его голос, высокий, до странности
высокий, и в то же время тихий — почти шепот.
А что я ему сказала, когда он выводил меня из своей лаборатории? Что я такого сказала, от чего он так сильно рассмеялся?
Ах да! Я подняла к нему свое круглое личико пятилетней девочки и спросила:
— Вы Франкенштейн?
Он хохотал высоким смехом, задыхаясь. Потом он рассказал об этом моим родителям, и они тоже смеялись.
Не смеялась только моя кузина Марианна.
Ей тоже было пять лет. И от застенчивости она всегда молчала. Я помню, какая она была хорошенькая — с карими глазами и темными вьющимися волосами, спадающими ей на плечи.
С моими прямыми светло-русыми волосами и зелеными глазами я казалась себе рядом с ней совершенно бесцветной.
Марианна подолгу оставалась в своей комнате. А когда была с нами, я замечала, что она смотрит на меня изучающим взглядом. Словно на какого-нибудь редкого экзотического зверя.
Почему она не желала разговаривать со мной?
Я не нравилась ей?
Эти вопросы я задавала себе, пока автобус мчался на север по узкому вермонтскому шоссе, унося меня к новой жизни.
За окном золотые лучи солнца пробивались сквозь высокие, покрытые снегом сосны. На дорогах Вермонта запрещалось устанавливать рекламные щиты. Как здесь хорошо, подумала я, природа совсем не испорчена.
Никаких рекламных щитов. И совсем немного автомобилей.
Я вздохнула. Может быть, у дяди Джекилла будет не так уж скучно…
Автобус круто свернул на узкую дорогу. Пожилая женщина, сидевшая впереди, чуть не упала со своего места. Мы с нею были единственными пассажирами в автобусе.
За бесконечным рядом деревьев я увидела небольшой ручей, текущий вдоль дороги.
Солнечный свет отражался от его ледяной поверхности.
Прижавшись лицом к стеклу, я смотрела в окно. Шум мотора, покачивание автобуса, отблески света от закованного в лед ручья будто гипнотизировали меня.
Я даже не заметила, как остановился автобус. Моргая, я посмотрела вперед. Пожилая женщина исчезла! От неожиданности я раскрыла рот. Но потом увидела открытую дверь автобуса и поняла, что она вышла.
Водитель, большой, грузный, круглолицый мужчина, высунул голову из кабины:
— Шеферд Фоллс, — объявил он. — Всем выходить.
Всем выходить? Мне это показалось забавным, потому что я была единственным пассажиром. Я натянула голубую куртку с капюшоном, взяла с верхней полки сумку и двинулась вперед.
— Тебя кто-нибудь встречает? — спросил водитель.
Я кивнула:
— Дядя.
Он искоса взглянул на меня:
— Без багажа?
— Я отослала его вперед.
Я поблагодарила водителя, вышла на солнечный свет и вдохнула холодного свежего воздуха, напоенного ароматом сосен. Потом посмотрела на автобусную станцию — маленькое белое строение. На небольшой парковочной стоянке ни одной машины. Над стеклянной дверью висела вывеска:
