Страховку за дядю Фила выплатили фунтов полтораста, и вечером Григсоны устроили по этому поводу семейный совет в большой гостиной над магазином. Собрались все – мама, папа, Эрнест, Уна, ее муж Джордж (фамилия их была Флеминг, но Уна, само собой, продолжала зваться Уной Григсон, а Джордж помогал папе в магазине, и даже Джойс и Стив, которые обычно с утра до вечера где-то пропадали. Надо сказать, что мама, которая уже успокоилась и даже привела в порядок волосы, имела довольно-таки гордый вид по случаю того, что все собрались вместе, точно на рождество, хотя стоял всего только октябрь и ноги у нее еще не так болели, как всегда бывало на рождество. Одним словом, все было расчудесно, несмотря на то, что умерший дядя Фил был маминым старшим братом и эти полтораста фунтов были страховкой, которую за него выплатили.
– По справедливости, они, разумеется, мои, – сказала мама, имея в виду деньги, – но мне думается – и папа тоже так думает, – что их следовало бы употребить на что-нибудь для всего семейства.
– Приходилось содержать его, – мрачно проворчал папа, – и терпеть все его штучки.
– Дайте мне сказать! – закричал Стив.
– А ты помалкивай, – сказала мама. – Ты терпел его, это верно, но он ведь платил свою долю…
– Последнее время – не очень, – сказал папа. – Сначала он давал, что с него причиталось, когда цены были не такие сумасшедшие, а потом перестал. А всего-то двадцать три шиллинга в неделю.
– Совершенно справедливо, – сказал Эрнест, который служил клерком на железной дороге и был очень уравновешенным молодым человеком – таким уравновешенным, что иногда вообще непонятно было, жив он или нет. – Кое-кому из нас приходилось содержать его. Я не говорю, что нам не следовало этого делать. Я просто констатирую факт, только и всего.
– Дойдем мы когда-нибудь до сути? – закричала Джойс, которой, конечно, не терпелось поскорее удрать на улицу. – Если тут есть суть.
– Дойдем, дойдем, нахальная обезьянка, – сказала мама, которую Джойс уже успела вывести из себя. – Только ты все же не забывай, что это как-никак были деньги дяди Фила. А теперь вот Он Ушел От Нас Навсегда. – Тут все домочадцы, собравшиеся на совет, помрачнели, и мама прикусила язык, сообразив, что сморозила глупость.
Доктор, человек раздражительный и усталый, был очень рассержен безвременным уходом дяди Фила. Сердце у дяди Фила никуда не годилось, и доктор строго предупредил маму и папу, что лекарства дяди Фила, которые тот принимает во время приступов, должны быть всегда под рукой. Но во вторник утром кто-то переставил коробку с лекарствами на каминную доску, и он не смог ее достать, когда начался последний, роковой приступ. Понятно, все спрашивали и переспрашивали друг друга, но никто не припоминал, чтобы ставил туда эту коробку, и всем было очень неловко и даже, можно сказать, противно. Вышло это случайно, доктор ни на что такое не намекал, но все-таки кто-то из них проявил большую небрежность. И никуда не денешься: все они по разным уважительным причинам были рады или по крайней мере чувствовали облегчение от того, что дяди Фила больше нет с ними. Он не любил их, и мало сказать, что они отвечали ему взаимностью. Даже мама никогда его по-настоящему не любила. Папа кое-как терпел его – не больше. А младшие члены семьи, те просто не выносили и побаивались язвительного старикашки с длинным острым носом и еще более острым языком, ненавидели его неторопливые движения и стойкое упорство, с которым он удерживал за собой лучшее место перед камином, даже если кто-нибудь заглядывал на огонек, и терпеть не могли, когда он сидел там, наблюдая за ними. До того как приехать сюда, он работал в Бирмингеме в какой-то ссудной кассе, а вернее будет сказать, в ростовщическом заведении, – как видно, от этой работы он и сделался таким противным, циничным и ядовитым. Кроме того, шея у него была свернута набок после какого-то несчастного случая, так что всегда казалось, будто он хочет заглянуть за угол, и уже одно это, не говоря об остальном, действовало всем на нервы. И теперь, понятно, все с облегчением думали о том, что никогда больше не увидят, как он осторожно и неторопливо выходит к обеду, свернув голову набок и словно вынюхивая своим длинным носом, что они тут делают, – злющий старикан, всегда готовый сделать какое-нибудь въедливое замечание. Но в то же время им было неловко от того, что лекарства дяди Фила оказались на каминной доске, хотя должны были лежать на столике возле его кресла. Так что, пока мама ругала себя безмозглой курицей, остальные все молчали.
Но тут, на мамино счастье, Джордж Флеминг, на редкость беспардонный парень, рявкнул:
– Эй, хватит! Похороны уже кончились, и нечего устраивать их снова. Старик загнулся, и дело с концом. И не стану я прикидываться, что мне жалко. Он меня терпеть не мог, а я его. Очень уж вредный был старый хрыч…
– Точно, точно! – закричал Стив.
– Не знаю, с чем бы я могла согласиться охотнее! – громко вставила Джойс, которая приносила с работы мало денег, но зато в избытке набиралась там всяких чудных словечек.
– Дайте же договорить, – сказал Джордж, нахмурившись в сторону младших Григсонов, на которых он посматривал свысока. – Вы получили эти полтораста фунтов, ма. И не знаете, что с ними делать – так? Тогда у меня есть предложение. Надо купить то, что нам всем доставит удовольствие.
