Пациенты, которых я принимал в тот день, напоминали труппу дешевого манхэттенского театра.
В девять утра должна была явиться страдающая булимией дама, которая ввязалась в роман со своим женатым шефом.
В десять — клептоман с чувством вины. Он каждый раз возвращался в магазин, чтобы вернуть свою добычу на место.
В одиннадцать — сексуально озабоченный виолончелист.
Потом у меня была пара часов на обед и работу с документами, а затем — двухчасовой пациент: актер из мыльной оперы, утративший способность отличать себя от изображаемого персонажа.
Затем пациент трехчасовой. О нем я лучше умолчу.
И наконец, последний из них. Четырехчасовой. Из-за него-то я этот день и запомнил.
Его звали Кевин Дэниэлс. Это был сражающийся за место под солнцем молодой автор, который написал семь сценариев, но ни одного пока не продал. Свое разочарование Кевин выражал в озлобленной ненависти к тем самым людям, которых ему так хотелось очаровать. Кевин утверждал, что Голливуд кишел, я цитирую, «культурно отсталыми, капризными шлюхами, задавшимся целью обращать кинозрителей в довольных всем на свете идиотов».
Впрочем, именно в тот пасмурный октябрьский четверг Кевин появился в моем кабинете с нехарактерной для него улыбкой на лице. И сообщил, что у него есть важные новости.
— Меня посетило прозрение, — заявил он и, наклонившись ко мне, заговорщицки прошептал: — Я должен находиться в утробе зверя. Все, переезжаю в Голливуд.
Я кивнул, сохраняя невозмутимое выражение лица.
— В прошлые выходные я слетал туда и снял квартиру в Голливуд-Хиллз. Послезавтра уезжаю туда насовсем.
— Времени зря не теряете.
— Стараюсь, когда удается.
— Родителям сказали? — спросил я.
— Они-то и дали мне денег на квартиру.
— То есть они ваше решение одобряют?
— Ну, не то чтобы целиком и полностью, — ответил Кевин. — А вы, Дэвид? Вы одобряете мое решение?
Поосторожнее, сказал я себе. В психотерапии очень многое основано на том, что ваши слова не должны приносить больше вреда, чем пользы. Моя задача: отделять правильное от неправильного не в абсолютном смысле, а только в том, что касается конкретного пациента.
— Не уверен, что мои мысли как-то связаны с одобрением или неодобрением, — сказал я. — Самое важное, чтобы никто не имел над вашей жизнью большей власти, чем вы сами. Успеха это не гарантирует, зато гарантирует право самостоятельно принимать решения.
Он пожал плечами:
— С этим я как-нибудь справлюсь.
Посмотрев друг на друга, мы оба поняли — продолжать разговор только потому, что у нас еще остается время до конца сеанса, было бы глупо.
Мы обменялись рукопожатиями, и я пожелал ему удачи.
Вот так все и началось. Потому-то я и запомнил тот день так хорошо. Я сказал Кевину лишь то, что повторял ему вот уже четыре года: никто не должен иметь над твоей жизнью большей власти, чем ты сам.
Хороший совет, полагал я.
Однако он оказался плохим. Очень плохим.
Вечер следующего дня, около восьми часов.
Паркер нажал на кнопку дверного звонка. Пока мы втроем стояли у двери, я воспользовался возможностью выразить недовольство еще раз.
— Поверить не могу, что ты уговорил меня прийти сюда, — пробормотал я.
— Глупости, — ответил Паркер. — Не хотел, так не пришел бы.
— Какое тонкое знание психологии, — заметил я.
— Какая неотразимая отповедь, — отозвался Паркер.
Я хмыкнул:
— И это адвокат, которого я так хорошо знаю и люблю.
Жена Паркера, Стэйси, подтолкнула его локтем.
— Быть может, адвокат, которого я тоже знаю и люблю, нажмет на кнопку еще раз? — поинтересовалась она. — По-моему, нас никто не услышал.
Паркер нажал. Дверь распахнулась почти мгновенно.
— Боже милостивый! Кого я вижу, — почти взвизгнула хозяйка дома. Перед нами предстала во всей красе своих сорока трех килограммов Кассандра Нанс. Короткое черное платье ее выглядело так, словно его забыли снять с плечиков. — Входите, входите.
Воздушные поцелуи, взаимные любезности — все, как положено. Нанятый по случаю слуга в смокинге принял наши пальто. Кассандра провела нас в гостиную. Обстановка требовала от меня соблюдения приличий, и я решил постараться их соблюсти. Получив свой бурбон с водой и сделав два быстрых глотка, я был готов ко всему.
С Кассандрой я познакомился через Паркера и Стэйси. Паркер Мэтис был моим соседом по комнате в общежитии Колумбийского университета. За четыре года учебы мы с ним стали близкими друзьями. А то, что мы оба остались в Нью-Йорке после окончания университета, обратило нас едва ли не в братьев. Я даже простил Паркеру то, что из него получился превосходный адвокат по уголовным делам.
Сколько бы я ни подшучивал над ним, уверяя, что он неправильно выбрал профессию, я не мог не отдать ему должного в том, что он отлично справился с выбором жены. Стэйси Мэтис была умна, остроумна, привлекательна и к тому же основала в Гарлеме женскую службу доверия. Для полного совершенства ей не хватало лишь одного — нимба над головой.