Стоял май, до начала лета еще было три недели, однако в крытых гофрированным железом бараках исследовательской лаборатории «Проект Манхэттен» в Лос-Аламосе послеполуденный зной с каждым днем становился все более невыносимым. За девять месяцев пребывания в пустыне совсем еще молодой доктор Эдвард Ройланд похудел не менее, чем на семь килограммов, хотя до этого вовсе не был полным. Изо дня в день, когда в без четверти шесть вечера столбик термометра поднимался к своей наивысшей точке, он задавал себе один и тот же вопрос: а не совершил ли он ошибку, о которой будет раскаиваться всю оставшуюся жизнь, согласившись работать в этой лаборатории вместо того, чтобы предоставить свое тело в распоряжение начальников из окружного призывного пункта — и пусть они делают с ним все, что им заблагорассудится. Его сокурсники из чикагского Университета пока что во всю добывали себе орденские ленты и ранения по всему миру от Сайпана до Брюсселя. А один из них, первоклассный математик по фамилии Хэтфилд, больше уже никогда не будет заниматься высшей математикой. Бомбардировщик, на котором он летал, рухнул, объятый пламенем, нарвавшись на сплошной заградительный огонь где-то на севере Франции.
— А что, папа, делал ты во время войны?
— Видите ли, детки, это довольно трудно объяснить. Была тогда одна довольно глупая затея, из которой так ничего и не вышло — соорудить атомную бомбу, и поэтому многих из нас, молодых ученых, загнали в забытую богом дыру в штате Нью-Мексико. Мы производили всякие расчеты и чертили, очень легкомысленно обращались с такой штукой, как уран, и некоторые из нас получили лучевые ожоги, а затем война кончилась, и нас разогнали по домам.
Такая перспектива вовсе не устраивала Ройланда. Он нетерпения у него чесались руки, пока он ждал, когда Отдел вычислений перешлет ему результаты его расчетов, касавшихся протекания стадии 56-с, что было кодом (все это чертовски напоминало детские забавы) расчета времени, необходимого для соединения элементов бомбы. Стадия 56-с была собственноручным детищем Ройланда. Работал он под началом Ротшмидта, заведовавшего Направлением дельта-3 Создания Оружия, сам же Ротшмидт подчинялся непосредственно Оппенгеймеру, который и руководил всеми работами. Время от времени появлялся генерал Гроувз, мужчина с отменной воинской выправкой, а однажды из окна Ройланд увидел самого преподобного Генри Смитсона, военного министра, когда тот, опираясь на трость, медленно шествовал по пыльной улице в окружении молодых штабных офицеров. Вот и все, что довелось увидеть Ройланду, что имело хоть какое-то отношение к войне.
Лаборатория! Слово это должно было означать прохладное, наполненное людьми, но вместе с тем тихое помещение. На самом же деле все эти месяцы Ройланд каждое утро пулей вскакивал со своей койки в каморке общежития ровно в семь, с боем проталкивался к туалету, чтобы принять душ и побриться, так же, как и остальные 37 ученых-холостяков, говоривших на восьми языках, жадно проглатывал дрянной завтрак в кафетерии и шел через окруженную колючей проволокой зону в «свой» кабинет — еще одну каморку размером в спичечный коробок, душную и шумную, наполненную голосами людей и трескотней окружавших его со всех сторон пишущих машинок и арифмометров.
И все же, несмотря на все это, он считал, что потрудился совсем неплохо. Разумеется, он не испытывал особого удовлетворения от того, что вся деятельность его ограничивалась выполнением всего лишь одной небольшой задачи — расчетами стадии 56-с, но тем не менее, ему повезло гораздо больше, чем Хэтфилду, бомбардировщик которого получил прямое попадание.
Понимая во внимание обстоятельства… Сюда входило и совершенно немыслимое оборудование для выполнения большого объема вычислений. Вместо респектабельного дифференциального анализатора у них была неисчислимая масса девушек-расчетчиц, крутивших настольные арифмометры. Девушки время от времени кричали «Банзай!» и брали приступом дифференциальные уравнения, побивая их простым количеством. Похоже, они умерщвляли их треском своих малюток-арифмометров. С тайным вожделением Ройланд мечтал об огромном великолепном аналоговом дифференциаторе Массачусетского Технологического Института. По всей вероятности, на нем проводились сейчас расчеты для загадочной «Лучевой лаборатории». У Ройланда было серьезное подозрение в том, что эта лаборатория имела такое же отношение к какому-либо излучению, какое его собственный «Проект Манхэттен» имел к застройке Манхэттена. И к тому же мир, казалось, был уже на пороге революции в вычислительной технике, рядом с достижениями которой даже монстр из Массачусетса казался допотопным и которые опирались на применение электрических реле, радиоламп и двоичного кода, вычисления в котором выполнялись с головокружительной скоростью по сравнению с неспешно вычерчивавшим кривые на экране выходной электронно-лучевой трубки тугодумом из МТИ. Ройланду такое решение проблемы расчетов казалось еще менее привлекательным, чем девушки со своими трещотками, которым периодически приходилось, не выпуская из рук рычагов арифмометров, резким кивком головы отбрасывать спадающие прямые волосы со своих покрытых влажной испариной бровей.
