Джон Бойнтон Пристли
Другое Место
Неподалеку от Бакдена, в верховьях Уорфа, в долине среди высоких торфяных холмов лежит Хабберхолм - прелестное крошечное местечко: старая церковь, паб и мост через Уорф, в пору таяния снегов довольно полноводный. Летом он обычно мелеет, и тот, кто после двухчасовой прогулки дожидается открытия паба, может скоротать время на мосту, глядя, как блестит и играет вода. Когда я подошел, там уже стоял коренастый черноволосый человек лет сорока, явно чем-то разочарованный; он мрачно смотрел вниз и жевал потухшую сигару. "Неужели Хабберхолм ему не понравился?" - подумал я и заговорил с незнакомцем.
Мы обменялись мнениями о погоде и о красотах здешней природы, а затем я попытался удовлетворить свое любопытство. Я сказал, что Хабберхолм моя давняя любовь и я непременно приезжаю сюда хотя бы раз в год.
- Правильно делаете, - отозвался он, - хорошо вас понимаю.
- Между тем, - заметил я, - у вас такой вид, словно Хабберхолм вас разочаровал.
- Вы знаете, так оно и есть, - медленно ответил незнакомец. Голос у него был низкий, глуховатый, а выговор иностранный - американский или канадский. - Только не в том смысле, в каком вы думаете, сэр. Тут все в порядке. Лучше не бывает. Но мне его так описали, что я решил: это то самое место, которое я ищу. А оказалось совсем не то.
Он умолк и принялся раскуривать свою сигару, считая, очевидно, что сказал вполне достаточно. Потом, чтобы я не вздумал усомниться в его дружелюбии, спросил, где я остановился.
Выяснилось, что мы оба будем ночевать по соседству, в чудной деревушке под названием Кеттлуэлл, но в разных гостиницах. Мы поболтали еще немного и направились в Кеттлуэлл; я предложил вместе пообедать, и он - правда, не сразу: пришлось подчеркнуть, что я старше и, кроме того, я дома, а он все-таки за границей - согласился быть моим гостем. На обратном пути я узнал, что его зовут Харви Линфилд, он инженер из Торонто; был женат, но развелся; у него есть маленькая дочка, она сейчас живет у его сестры. Говорил он довольно охотно и, как видно, был рад собеседнику, но при всем том чувствовалось, что он разочарован или сбит с толку и на душе у него пасмурно.
После обеда мы перешли в небольшую гостиную, находившуюся в полном нашем распоряжении, закурили сигары и выпили отличного ржаного виски, которое Линфилд принес к столу в знак благодарности за гостеприимство. Тут, наконец, я осмелился намекнуть, что, по-моему, он чем-то расстроен. Я не скрывал своего любопытства.
- Значит, вы решили, - напомнил я ему, - что Хабберхолм - то самое место, которое вы ищете. - И я выжидающе посмотрел на него.
- Это что-то невозможное, - признался он, разглядывая обгоревшую бумагу на каминной решетке. - Я сам с трудом в это верю, так уж вы и подавно не поверите. Попробовал однажды рассказать и запутался. Не будь вы писатель, я бы теперь уже не взялся во второй раз. Но вы ездите по свету, встречаетесь с людьми и, наверно, много слыхали историй о всяких удивительных и необъяснимых штуках. Ладно... послушайте еще одну. Совершенно невероятную. Мне такого никогда не выдумать, имейте в виду, продолжал он, устремив на меня серьезный взгляд. - Я бы даже не знал, с чего начать. Вот если бы вы мне это рассказывали, другое дело. Я бы не поверил. Но я ведь не писатель, я простой инженер, и вы должны мне поверить. Давайте еще выпьем, и я вам все расскажу.
И вот что я услышал.
Компания, в которой я работаю, начал Линфилд, заказала машину одной фирме в Блэкли, и меня послали туда посмотреть, как идут дела. Выяснилось, что неважно. Вас интересуют подробности? Я думаю, нет. В общем, они не так уж много напороли, но все равно мне пришлось сидеть в Блэкли и наблюдать, как они это исправляют. А в придачу к блэклейской электротехнической компании я получил и сам Блэкли. Это было в прошлом году в ноябре, забыл вам сказать.
Вы знаете Блэкли? Удивительный город - не успеешь приехать, уже хочется бежать куда глаза глядят. Особенно в ноябре: дождь льет и льет, и такое впечатление, что солнце больше не светит; во всяком случае, я его не видел. Такой город можно построить только в наказание самим себе. Блэкли всегда рад самому темному и дождливому ноябрьскому дню. Когда я вставал, было еще темно, а часам к четырем уже темнело снова, и непрерывно шел дождь. И даже если в помещении опускали шторы и включали свет, я не замечал, чтобы становилось светлее. Сначала я думал, у меня что-то с глазами.
Я остановился в привокзальной гостинице с прекрасным видом на железнодорожные пути. Там тоже было темно и сыро. Я трижды менял номер, но они все друг друга стоили. Кормили нас в кафе, где все - буфеты, крышки на блюдах, судки с уксусом и маслом, ножи и вилки - было таких исполинских размеров, что сразу хотелось заказать жареного быка. Но жареного быка здесь не подавали - только жалкие кусочки мяса с вываренными овощами. Обслуживал нас старый больной официант - наверное, сердечник: весь синий и две угрюмые официантки, одна длинная и тощая, другая маленькая и толстая. Постояльцев обе ненавидели лютой ненавистью и довольны бывали только тогда, когда могли ответить, что того-то "нету" или что вы опоздали и все уже кончилось. Остальной контингент составляли коммивояжеры, пожилые, неудачливые и не слишком оборотистые, а то разъезжали бы они на машинах и не ночевали в блэклейской привокзальной гостинице. После ужина они обычно сидели в темной дыре, именуемой "комнатой для отдыха", и писали длинные отчеты, объясняя, почему им не удалось получить никаких заказов. Внизу в баре было не лучше. Одни посетители перешептывались с серьезным видом, другие просто смотрели в пустоту. Можно было подумать, что они минуту назад узнали о смерти какого-то важного лица.