Что, если фраза «с возрастом пройдет» к вам неприложима? Как бы вы предпочли прожить подростковый период, зная, что каждый день может оказаться последним?
Эти дневники Мэри Роуз вела c пятнадцати до семнадцати лет, откровенно записывая все – от влюбленности до борьбы с зависимостью и попыток разобраться, как оставить свой след в мире. Стиль изложения сильный – и неприглаженный, саднящий. Мэри Роуз пишет порой жестко, порой забавно и чаще всего удивительно глубоко.
В середине девяностых Интернет уже существовал, но доступен был не всем. Старшеклассники писали обычные письма, обменивались бумажными записками и звонили друзьям по домашнему телефону. Родители не могли контролировать своих отпрысков через социальные сети. Если девчушке случалось идти ночью под дождем по пустому шоссе, у нее не было мобильного, чтобы позвонить домой и попросить за ней подъехать.
А главное, подростки не описывали свою жизнь в ста сорока символах. Они живописали события в толстых блокнотах или длинных письмах друзьям, которые клали в конверты, наклеивали марки и опускали в почтовый ящик. Фотографии приходилось проявлять в мини-маркете, а чтобы сосчитать друзей, хватало пальцев на руках. Существовала еще реалия, называемая личным пространством: что-то удавалось сохранить в секрете. У мыслей имелось место для развития. У подростков было время размышлять. Они умели красочно описывать, какой была вода, когда ночью они купались обнаженными – им и в голову не приходило беспокоиться, что на следующий день их фотографии в голом виде появятся в Фейсбуке.
Но переживания и проблемы Мэри Роуз не отличались от тех, с которыми подростки сталкиваются и сегодня: одиночество, неуверенность, депрессия, эмоциональное, физическое и сексуальное насилие, наркотики и алкоголь, травля в школе, ссоры, расставания, развод родителей.
Каждое слово этой примечательной исповеди – правда, хотя все имена, кроме имени автора, изменены из соображений приватности. Одна из подруг Мэри Роуз в ответ на вопрос: «Что из недавно прочитанного понравилось вам больше всего?» показала нам ее дневники. Дневники поразили наше воображение. Наша книга – лишь небольшая выборка из шестисотстраничного труда девочки-подростка, но мы не изменили ни слова.
Добро пожаловать в удивительный мир Мэри Роуз. Надеемся, ее история окажется для вас столь же незабываемой, как и для нас.
Джиллиан Маккейн
Рединг, Пенсильвания
Конец осени 1996 г.
Дорогой Никто!
Сегодня меня арестовали. Неохота признаваться, но со мной такое бывает.
У меня в руке была литровая пивная бутылка и вторая в школьном рюкзаке, плюс от меня пахло пивом. Я шла с двумя друзьями, и тут этот коп подкатывает и спрашивает:
– Что-нибудь случилось?
Отвечаем – ничего, но коп указывает на меня:
– А почему у нее такой грустный вид?
Я начала плести – типа рассталась с парнем, но коп уже заметил бутылку, которую я прятала под курткой.
Меня арестовали, но приятелей не тронули, потому что при них алкоголя не было. Из отделения полиции меня забрала мать, и по дороге домой мы посра… поссорились – я ей припомнила, как три года назад у нее нашли в машине анашу, причем до фига.
Ну, в результате я хлопнула дверцей и потащила свою пьяную задницу домой пешком, но оказалось, шла не туда. Я не могла дойти от Рединга до Потстауна, там больше двадцати миль. Черт, я бы так и топала, если бы не увидела знакомый молл и не опупела – типа а теперь что? Я развернулась и вошла в закрывавшийся магазин – шел уже одиннадцатый час. Вообще я шагала с рекордной скоростью. Повезло, что я сейчас в хорошей форме – фиг бы мне так ускориться во время обострения.
Словом, у меня было время все хорошенько обдумать.
В Рединге я нарочно попалась на глаза патрульным в машине, потому что уже шел мой личный комендантский час, и я надеялась – родная полиция подбросит до дома. У меня было предчувствие, что штрафовать меня не станут. После всего дерьма, что со мной случилось, – да ни за что.
Коп проводил меня до крыльца и поговорил со мной и матерью. Сказал, хочет, чтобы я выросла счастливая и здоровая и когда-нибудь познакомила его с моими детьми, и дожила до старости.
Во-первых, детей у меня не будет.
Во-вторых, состариться мне не суждено.
Трудно состариться, когда ты мертва.
* * *
Дорогой Никто!
Сегодня приятель моей матери, Джо, угрожал моей жизни: сказал, что перережет мне глотку, свернет шею и охотно отсидит – дескать, оно того стоит. Мать попыталась меня защитить, но он пригрозил утопить ее в реке, и она замолчала (пловчиха из нее НИКАКАЯ).
Джо с пеной у рта сыпал угрозами и гнобил нас худшим способом, который знал: обозвал меня полудохлой засранкой. Увидев, что он разошелся, мать побежала выносить из дома анашу, чтобы можно было вызвать полицию. Я сказала Джо, что не боюсь его и «вообще, пошел на фиг из нашего дома!». Он взбеленился – чем меня-то напугать? Видимо, ощутил собственное бессилие. Джо попытался меня поймать, но мать встала между нами и велела ему оставить меня в покое. Он схватил ее за руку – ту самую, которую с хрустом сломал при мне отчим Даррелл, когда мне было восемь лет, – и дернул к себе. Он тяжело дышал, бешеные глаза налились кровью. Моя беззащитная и до отвращения слабая мать с привычным страхом на лице кротко защищалась, пытаясь его оттолкнуть. Во мне ничто не взорвалось, глаза не заволокло красной пеленой – я осталась спокойной и невозмутимой (КОМУ-ТО же надо было).
