Дорогой Никто - [2]

Я отказываюсь жить в обстановке злобы и страха. Глядя в упор в сумасшедшие глаза, в которых клокотала ярость, – так на Джо наверняка не смотрела ни одна женщина, тем более девчонка-подросток, – я четко произнесла:

– Убери руки от моей матери. Никто ее так хватать не будет. Никто не будет бить мою мать, тем более ты, подонок, поднимающий руку на женщину! Снова в тюрягу захотел?

(Джо отбывал срок за нанесение побоев и похищение, помимо всего прочего.)

На минуту он остолбенел, совсем как Даррелл (я сказала ему практически то же самое). Но шок у Джо долго не продлился: в новом приступе ярости он швырнул мою мать о дверь, на которой было закреплено большое зеркало. Она упала, схватившись за ушибленную руку. Джо заорал еще громче, но я не боялась – даже пульс не участился и пот не выступил.

Он взревел:

– ТАК, НУ ВСЕ, СУЧКИ, ВЫ ДОВЫПЕНДРИВАЛИСЬ, ЩА ВАМ МАЛО НЕ ПОКАЖЕТСЯ! СОСЕДИ ПОЛИЦИЮ НЕ ВЫЗОВУТ – НИКТО ВАС, МОКРОЩЕЛОК, НЕ УСЛЫШИТ!

Он пошел на меня, отшвыривая с дороги мебель. Я забралась с кровати на подоконник и изо всех сил заорала в форточку:

– ВЫЗОВИТЕ ПОЛИЦИЮ! ПОМОГИТЕ! НА ПОМОЩЬ! ПОМОГИТЕ МОЕЙ МАМЕ!

Он схватил меня и крикнул:

– Ты что творишь, сучка?!

Он бросил меня на кровать и вывернул правую руку. Мать прыгнула на Джо, он ее сбросил, но я успела вырваться. Мать схватила пакет с анашой, и мы выбежали из дома (в сотый раз). Я продолжала громко звать на помощь.

Сев в машину, я огляделась. Никто из соседей даже к окнам не подошел – попрятались за тонюсенькими, с отвратительной изоляцией, стенами нашей многоэтажки.

Джо не раз грозился, если мы его бросим, позвонить копам и сказать, что у матери при себе унция травки. Я предложила отдать ганджубас мне, чтобы, если Джо стукнет в полицию, можно было сказать, что это мое. Мать отдала мне пакет; я его скрутила, чтобы поместился в карман. Как всегда, мы поехали к маминой подруге, только на этот раз мать не стала рассказывать, что вытворяет Джо, а просто оставила анашу, и мы уехали.

Мать четыре раза звонила Джо из таксофонов, расстраиваясь все сильнее, потому что он не желал уходить из нашего дома. Сказал, уйдет, если она даст ему семьсот долларов (в прошлый раз просил двести восемьдесят). Глядя, как мать нервно курит у таксофона, я вынула ее чековую книжку и спрятала под сиденье.

Мать. Мама. Мамочка.

Телефонная трубка в одной руке, сигарета в другой – взгляд растерянно блуждает, голос дрожит. Флуоресцентная лампа на потолке таксофонной будки окружала ее голову светящимся ореолом. Мне вспомнилось детство, когда я считала свою мать святой или ангелом, как все малыши, вопреки обстоятельствам. Мне стало грустно – от детских заблуждений давно осталась одна труха, но хандру как рукой сняло, когда я услышала, что она предлагает подвезти Джо. Она сказала, что встретит его и отвезет до дома его родителей!

Выскочив из машины, я заорала как резаная:

– НЕ ПОВЕЗЕШЬ ТЫ ЕГО НИКУДА! Я НЕ ОСТАВЛЮ ТЕБЯ ОДНУ С НИМ НА ДВА ЧАСА!

Джо несколько раз избивал ее в машине и пытался задушить: на лице и шее остались синяки. Когда мать села за руль, я начала кричать и плакать, повторяя, что боюсь ее потерять, ведь больше у меня никого нет, и я этого не вынесу. Я просила, умоляла, унижалась, пресмыкалась, бушевала, приводила разумные доводы и молилась. Затем выскочила из машины и пошла в другую сторону. Понятия не имею, где мы стояли и куда я шла.

Мать сначала за мной не поехала, но довольно скоро притормозила рядом и велела садиться, если я не хочу идти пешком до самого дома. После десяти минут препирательств я сказала:

– Если я сяду в машину, мы остановимся у первого же таксофона, ты позвонишь в полицию и покажешь копам синяки на руках. Или давай стоять здесь всю ночь, чтобы я хотя бы знала – ты в безопасности.

Мать газанула с места, оставив меня, свою пятнадцатилетнюю дочь, в полночь в незнакомом городке, испуганную и одинокую. Я присела на травянистый холм у перекрестка и заплакала. Потом снова спустилась к дороге ждать: во мне теплилась надежда, что мать разволнуется и вернется за мной.

Она так и не вернулась.

Заметно похолодало, с неба сеял противный дождь, и я стала искать, где спрятаться. У заброшенной бензоколонки нашелся туалет со сломанной дверью. Плача, я вошла туда. Когда слезы кончились и остались только всхлипывания, я начала молиться.

Я спросила Бога:

– За что?

Почему это происходит?

За что мне столько боли?

Я помолилась еще – и дождь прекратился. Я пошла по шоссе. Было так темно, что различить дорогу удавалось, только когда мимо проезжали машины – раз в несколько минут. Странные звуки из леса и пустое шоссе напоминали эпизод из фильма ужасов. Мне вспомнились лица пропавших девушек из шестичасовых новостей. Чем себя накручивать, я решила помолиться еще и попросила Бога помочь мне и матери добраться домой невредимыми.

Я шла почти час, периодически ища взглядом мамину машину. Я почти бежала, стараясь не опускать головы. Я устала, но пыталась держаться гордо. Я чувствовала себя скорее воином Господа, чем его дитятей. Я уже столько повидала и перечувствовала, что знала – Бог со мной, он любит меня и помогает, когда бросили все остальные.