Вся бездна созданий —
предвечноединого плоть;
Предвечноединое
объемлет землю и твердь.
Для здешнего мира
отверз проницательный взор;
Хотел бы постигнуть
природу рек и хребтов
[1].
Краснеют пионы, зловредно Страсть-Рыбы дыханье;
Великий Мудрец не спешит посылать поминанье.
В этой главе рассказывается о том, как Страсть-Рыба учинила смуту и ввела в соблазн Ум-Обезьяну. Вглядитесь: нескончаемый поток мирских страстей — все равно что плывущие облака и обманчивые сновидения.
Сказывают, что, с тех пор как Танский монах и три его ученика миновали Огнедышащую гору, прошло немало времени, дни складывались в месяцы, и снова наступила пора весенней зелени. Танский монах сказал:
— Мы шли без отдыха днем и ночью, не зная даже, сподобимся ли когда-нибудь лицезреть Будду. Эй, Укун, ты уже несколько раз хаживал на Запад, скажи, долго ли нам еще идти? И сколько чудищ нам еще предстоит встретить?
— Не беспокойтесь, учитель, — ответил Сунь Укун. — Если мы, ваши ученики, взялись за дело, нам не страшно даже чудовище величиною с небо!
Едва он это произнес, как перед их взором открылась дорога в горах. Повсюду цветы — и только что опавшие, и уже увядшие, — ярким ковром устилали они землю, стволы бамбука склонились над тропой, а в лучах солнца ярким огнем горел огромный куст пионов.
Цветов опавших дивный ковер
схож с волшебной парчою,
Повсюду увядшие лепестки
спорят прощальной красою.
Зато расцветшие чудо-цветы
солнце встречают улыбкой,
От ветра стойко хранят росу
в бутонах обманчиво-зыбких.
В небесных высях плывут облака,
поспешая куда-то,
И бабочки льнут к неземным цветам,
шалея от их аромата.
Кого из красоток Дворца Весны
с пионом сравнить бы посмели?
в облаке легкого хмеля.
— Ах, какие красные эти пионы! — воскликнул Сунь Укун.
— Нет, не красные, — возразил Танский монах.
— Должно быть, ваши глаза, учитель, ослеплены блеском весеннего дня, если вы не видите, что эти пионы красные,— сказал Сунь Укун. — Слезьте с лошади и посидите здесь, а я тем временем пошлю за Бодисаттвой — Царем Лекарств, и он вернет вам зрение. Не стоит обрекать себя на тяготы странствия, коли ваши глаза более не способны служить вам. Если вы пойдете по неверному пути, вам некого будет винить, кроме самого себя.
— Вот нахальная обезьяна! — вскричал монах. — Ты сам ослеп, а говоришь, что не видят мои глаза!
— Но если вы не лишились зрения, то почему говорите, что эти пионы не красные? — не унимался Сунь Укун.
— Я не говорил, что пионы не красные. Я только сказал, что не пионы красные.
— Если не пионы красные, учитель, то лучи солнца, падающие на пионы, делают их красными.
Когда Сунь Укун заговорил про солнце, монах решил, что его спутник лишился последнего ума.
— Тупая обезьяна! — заорал он. — Ты сам красный! Сначала говорил про пионы, теперь — про солнце, мелешь вздор, как последний невежа!
— Вы, верно, изволите шутить, учитель, — обиделся Сунь Укун. — Шерсть на моем теле везде бурая, поддевка из тигровой шкуры полосатая, а монашеская ряса серая. Где же вы увидели на мне красное?
— Да все дело-то в том, что у тебя не тело, а сердце красное, — ответил монах. — Послушай-ка лучше мою гатху[3]. — И, не слезая с лошади, он произнес нараспев:
Нет, совсем и не красен
этот красный пион;
Истинно красным сердцем
мой ученик наделен.
Видишь: с пионов
все лепестки опали,
Словно пионы
вовсе и не расцветали.
После того как Танский монах прочел гатху и его лошадь прошла еще сотню шагов, путешественники увидели вокруг пиона целую толпу девушек в красных весенних одеждах. Девы вместе с ребятишками беспечно резвились, собирая букеты цветов, сплетая коврики из травы и баюкая кукол. Завидев паломников с Востока, они захихикали, смущенно прикрывая лица рукавами.
От неожиданности монах растерялся.
— Давай свернем на другую дорогу, где не так людно, — сказал он Сунь Укуну. — Боюсь я, что на этом зеленом-презеленом весеннем лугу девицы причинят нам немало беспокойства.
— Учитель, — признался Сунь Укун, — я давно уже хотел сказать вам кое-что, да все не решался, опасаясь обидеть. У вас, учитель, всегда было два больших недостатка: склонность к умничанью и любовь к книжному чань[4]. Говоря об умничанье, я имею в виду вашу привычку обо всем беспокоиться раньше времени. Говоря о книжном чань, я имею в виду ваше пристрастие к чтению стихов и рассуждениям о принципах, а еще желание мерить настоящее прошлым и толковать о сутрах да гатхах. От книжного чань ох как далеко до настоящей святости, а любитель умничать только приманивает к себе демонов. Избавьтесь от этих недостатков, и вам не составит труда дойти до Запада.
Речь Сунь Укуна пришлась не по душе монаху.
— Нам нечего опасаться, учитель, — вновь заговорил Сунь У кун. — Они существа мирские, а мы от мира ушли. Хотя мы стоим на одной дороге, сердца-то у нас разные.
Услышав эти слова, Танский монах стегнул свою лошадь и поскакал вперед. Вдруг из толпы девушек выбежали дети и окружили лошадь Танского монаха. С любопытством оглядев необычного всадника, они пустились в пляс, выкрикивая: «Глядите-ка, он уже совсем взрослый, а одет как нищий мальчишка!»
Мог ли монах, человек тихий и благонравный, справиться с этими маленькими разбойниками? Он попытался уговорить их разойтись, но не тут-то было, попробовал пригрозить, но дети, ничуть не испугавшись, продолжали кричать: «Такой большой, а одет как нищий мальчишка!»
