Уж если начинать — то с самого начала. С истока.
Я знал, что туда, ближе к истокам, можно добраться пароходом единственный раз в году: весной, в половодье, едва скатится лед. Именно тогда в верховья Печоры поднимается судно, на котором — годовой запас всего, чем жив человек. Везут муку и сахар, одеяла и валенки, школьные тетради и батарейные радиоприемники.
Один лишь раз может подняться пароход в те места — по большой воде, так как эта большая вода тут же схлынет, ощерятся пороги, обнажатся мели.
Едва ли не каждый день я названивал в Верхнепечорск: справлялся на пристани, надоедал персоналу гидрометеостанции, просил знакомых, чтобы загодя известили — когда он будет, этот единственный рейс.
И все равно опоздал.
Очень внезапна, бурна, скоротечна весна на Печоре.
Когда я примчался в Верхнепечорск, мне сообщили, что «Писарев» не только ушел вверх, но и успел уже засесть на мели, возвращаясь обратно.
Чертыхнувшись, я поплелся на райцентровский аэродром, хотя не об этом я мечтал всю зиму, — не о том, чтобы с птичьего полета, через плексигласовое очко созерцать эти места. Кроме того, я хотел взобраться именно к истокам, а самолеты летали лишь до Полоя, откуда до этих истоков, увы, не рукой подать.
Да что поделаешь?
Проболтавшись час в воздушных ямах, АН-2 сел на опушке близ Полоя.
Я пошел в деревню.
На крыльце магазина сельпо сидели скучные мужчины: ждали, когда откроется. Мое появление не вызвало у них никакого интереса.
Зато из ближнего дома тотчас выбежала беременная молодуха, справилась:
— Не ты уполномоченный?
— Какой уполномоченный?..
— Которому маклатуру сдавать — книги старые.
— Нет.
На крыльце оживились:
— Фиса, а много у тебя маклатуры?
— Как же у ней мало — вон сколь притащила за пазухой-то!
— Натолкала…
— Ха-ха-ха!
Живот у молодухи действительно был преогромный.
Воспользовавшись веселой минутой, я подошел к ожидающим.
— Здравствуйте. Вверх на лодке идти никто не собирается?
— Вверх?.. А зачем?
— Я хочу подняться к истокам.
— А-а…
Мужики понимающе переглянулись. Потом один сказал небрежно:
— Опять, значит, насчет инспектора.
— Какого инспектора?
— Что прошлый год в лесу пропал. Охотинспектор… Так теперь разве найдешь? Зимой, должно, доели его волки-то.
— Не найти, конечно, — вздохнул другой. — В тот год целое лето искали — не нашли…
— Да не нужен мне ваш охотоинспектор! — обозлился я.
— И нам не нужен. На кой он нам?..
— Понимаете, я хочу посмотреть истоки.
— А-а.
Мужчины снова переглянулись.
— Сходи на берег, — посоветовал первый. — Моторка там из района. Может, и вверх пойдет.
На берегу Полоя — обширной заводи, давшей название деревне, — стояли мохнатые кедры и рослые, еще нагие березы.
Поодаль на воде застыли лодки, востроносые самодельные челны. В них сидели старухи с удочками — ловили рыбу. Тут, как я позже узнал, это апостольское занятие считалось самым пустяшным изо всех хозяйственных дел: мужики им брезговали, предпочитая лесованье, молодым женщинам хватало работы в колхозе и по дому, — поэтому рыбачили тут лишь никчемные старухи да бесштанная детвора.
У берега стояла большая груженая лодка. Парень в кепке и сапогах-броднях возился с подвесным мотором.
— Ты вверх? — спросил я.
— Вниз, — ответил парень. — Чего я там не видал — вверху?
— А исток Печоры ты видал?
— Фью-у… — присвистнул он. — Его никто не видал. Может, медведь видал. В горах это… Там и людей нету, а мне главное — люди.
— Это почему же? — усмехнулся я. Было странно слышать здесь, в Полое, от этого парня в кепке столь выспренную сентенцию.
— А потому что у меня кинопередвижка. И план у меня. Как я без людей план буду делать? А тут еще дали — старье…
Я окончательно скис. Я понял, что с заветной целью придется распроститься. Что путь вверх отрезан.
— Тебя как звать?
— Сашка.
— Ну, тезки значит. С собой возьмешь?
Он оглядел меня с головы до ног. И кивнул.
Через полчаса моторка, взрезав покойную гладь заводи, вынеслась на текучее русло. Печора здесь была узка, берега почти сомкнуты — и не скажешь, что Печора. Так, речушка. С обеих сторон нависала над ней дремучая хвоя.
К концу дня, отмахав километров тридцать, мы прибыли в Пожег — поселок леспромхоза.
Тут нас уже дожидались. Рослые ребята с явной охотой помогли Сашке вытащить из лодки аппаратуру, торжественно понесли ее в клуб. А девушки, выбежавшие нам навстречу, заверещали:
— Какое кино?
— Про любовь или про войну?
— Всё тут, — ответил Сашка.
Он нагрузил меня круглыми и плоскими жестяными коробками, себе же сунул под мышку свиток каких-то бумаг и так, налегке, зашагал.
По пути мне удалось прочесть на потрепанном ярлычке, прикрепленном к коробке: «Парень из нашего города». Да, не новинка… Помнится, я смотрел это еще в детстве. Про танкистов. Кажется, там играет Крючков.
В клубе Сашка развернул свиток. Это были афиши-безымянки. То есть, там было напечатано только: «Сегодня… кинофильм… начало в…», все же остальное следовало вписывать от руки.
И Сашка, обмакнув кисточку в пузырек чернил, оказавшийся у него в кармане, решительно вывел: «Парень из нашего Пожега».
— Как? — поразился я.
— А так, — сурово глянул на меня Сашка. И, добыв из того же кармана баночку с клеем, приказал: — Иди, лепи.
