Снег пошел за несколько часов до того, как у нее начались роды. Сначала – редкими хлопьями в скучном предвечернем небе, затем – поземкой, миниатюрными смерчами, налетавшими на парадное крыльцо. Он стоял рядом с ней у окна и смотрел, как взвиваются в воздух, кружат и медленно опускаются на землю снежные вихри. По всей округе зажегся свет, голые ветви деревьев побелели.
После ужина он развел огонь в камине, совершив вылазку во двор к поленнице, которую сам сложил осенью за гаражом. В лицо колко ударило холодом; снегу на дорожке намело уже по щиколотку. Он набрал дров, стряхнув с них мягкие шапки, и занес в дом. Поленья на чугунной решетке занялись сразу, и он некоторое время сидел по-турецки перед очагом, подкладывая дрова и глядя, как скачут языки пламени – завораживающие, обведенные голубой каймой. За окном бесшумно летел снег, густой, электрически яркий в конусах света от уличных фонарей. Наконец он встал и выглянул в окно. Их машина успела превратиться в пушистый сугроб на краю дороги, а цепочка его следов, ведущая к дому, совершенно исчезла.
Он отряхнул руки от пепла и сел на диван рядом с женой. Та лежала, подняв ноги на подушки, скрестив отекшие лодыжки и упирая в живот книгу доктора Спока. Она с головой ушла в чтение и всякий раз перед тем, как перевернуть страницу, рассеянно облизывала указательный палец. У нее были узкие кисти с короткими крепкими пальцами; она читала, слегка закусив нижнюю губу. Глядя на нее, он ощутил прилив любви и глубокого изумления, что она – его жена и очень скоро, недели через три, у них родится ребенок. Первый ребенок. Они всего год как поженились.
Он подоткнул одеяло ей под ноги. Жена подняла глаза и улыбнулась.
– Знаешь, я все думаю, как это бывает, – сказала она. – До рождения, я имею в виду. Жалко, что мы ничего не помним. – Она распахнула халат, задрала надетый под него свитер, обнажила живот, круглый и твердый, как дыня, и провела рукой по его гладкой поверхности. Отблески огня в камине заиграли на коже, зажгли красноватым золотом волосы. – Сидишь там, наверное, как в большом фонаре, да? Я читала, что свет проникает сквозь кожу, а у ребенка уже есть зрение.
– Не знаю, – ответил он.
Жена удивленно рассмеялась:
– Как же так? Ты ведь врач.
– Хирург-ортопед, – напомнил он. – Могу рассказать, как формируются кости у зародыша, и только. – Он приподнял ее ступню в голубом носке, опухшую, но по-прежнему изящную, и стал нежно массировать плюсну, предплюсневые кости и – сквозь плотный слой мышц и кожный покров – фаланги пальцев, напоминающие полураскрытый веер. Тишина комнаты наполнилась ее дыханием, ступня согревала его ладони; он представлял себе совершенное, симметричное таинство ее костей. В беременности она казалась ему красивой, но очень хрупкой; под белой кожей слабо проступали тонкие голубые вены.
Все протекало идеально, без осложнений. И тем не менее он уже несколько месяцев не мог заниматься с ней любовью – ему хотелось лишь оберегать ее, носить на руках, укутывать, подавать в чашечке заварной крем.
– Я не инвалид, – смеясь, протестовала она, втайне радуясь его заботе. – Не птенец, которого ты нашел в траве перед домом.
Иногда он, проснувшись, любовался спящей женой: смотрел, как трепещут ее веки и медленно, равномерно вздымается грудь, как покойно лежит, откинутая в сторону, рука с маленькой, полностью помещающейся в его ладони кистью.
Она была на одиннадцать лет моложе его. Впервые он увидел ее чуть больше года назад – она поднималась на эскалаторе центрального универмага, куда в одну из суббот серого ноября он пришел купить галстук. Ему исполнилось тридцать три, и он совсем недавно перебрался в Лексингтон, штат Кентукки. Бледная, с сияющей кожей, элегантной прической и жемчугом, мерцающим на шее и в мочках ушей, она неземным видением выделялась из толпы. Он ринулся вверх по эскалатору, расталкивая людей, стараясь не потерять из виду темно-зеленое шерстяное пальто. Она поднялась на четвертый этаж, в отдел белья и чулочных изделий. Он бросился было за ней сквозь бескрайний лес стоек с воздушными комбинациями, лифчиками и трусиками, но его остановила продавщица в синем форменном платье с белым воротничком и, улыбаясь, предложила свою помощь. Халат, сказал он, лихорадочно шаря взглядом по рядам, пока наконец не увидел светлые волосы, темно-зеленое плечо, чуть склоненную голову и изящный изгиб бледной шеи. Халат для моей сестры из Нового Орлеана. Сестры у него, понятно, не было, и вообще, насколько он знал, родственников в живых не осталось.
Продавщица исчезла и через мгновение вернулась с тремя халатами из плотной махровой ткани. Едва взглянув, он ткнул наугад, выбрал верхний. Только три размера, объясняла продавщица, а другие цвета будут в следующем месяце, но он уже шагал по проходу, перебросив через руку коралловый халат, в фанатичном стремлении к своей цели нетерпеливо лавируя среди покупательниц. Его ботинки громко скрипели на плитах пола. Она перебирала пакетики с дорогими чулками. В целлофановых окошечках были видны их цвета: серо-коричневый, синий и бордовый, темный, как свиная кровь. Она задела его рукавом зеленого пальто, и он ощутил запах духов, тонкий, но всепроникающий, сразу вызвавший в памяти бледные восковые лепестки сирени и студенческую квартиру, которую он когда-то снимал в Питтсбурге. Низкие окна были вечно мутны от сажи и гари сталелитейного завода, но весной за ними неизменно бушевала сирень. Ее гроздья, лавандовые, белые, жались к стеклу; их аромат струился в комнаты подобно свету.
