Мы сидели в гостиной загородного дома Германа Матвеевича.
Небольшому, обрамлённому желтыми кирпичами камину в углу, несмотря на внушительные размеры комнаты, легко удавалось делиться с нами теплом. Не только гостиная, но и весь дом, обставленный старинной мебелью, дышал роскошью и обладал той же помпезностью, что и сам хозяин.
За большими дубовыми окнами блестело призрачное кольцо вокруг луны, и падала бесконечная стая снежинок. Приглушенный свет от свисающей кованой хрустальной люстры в форме паутины высвечивал большой красный диван из ореха, два кресла и журнальный стол, на котором стоял белый поднос с фарфоровым, высоким чайником и тремя коричневыми блюдцами с водрузившимися на них чашками.
– А давайте, каждый из нас расскажет о своей первой любви? – предложил Кирилл Афанасьевич, почесывая щеку.
Это был высокий и тощий светловолосый мужчина сорока лет с тонкими усами над такими же тонкими губами. Кирилл – большой знаток классической музыки. Да и сам неплохо играл на рояле. Довольно приятный человек, но его привычка во время разговора чесать правую щеку порой раздражала меня.
– Хорошая идея, – отозвался Герман Матвеевич, поглядывая на золотые часы у себя на запястье.
На самом деле время его сейчас не особо волновало. Когда Герман только приобрел золотые часы, он, чтобы люди замечали и расспрашивали его о дорогом аксессуаре, намеренно поглядывал на них. С тех пор это вошло в привычку.
Низкого роста, тучный брюнет с голубыми глазами Герман обладал завидной для некоторых способностью легко зарабатывать большие деньги. Получив в двадцать пять лет огромное наследство, ему удалось за последующие десять лет утроить его, обеспечив себе безбедное будущее. Но соблюдая баланс, природа в ответ обделила Германа творческой жилкой. А это то, о чем он всегда мечтал. И чтобы иметь хоть какое-нибудь отношение к созидательному миру, Герман стал меценатом и часто приглашал домой людей разнообразных творческих профессий.
– Не против, – ответил я на вопросительные взгляды мужчин, – кто первый?
– Предложил я, мне и начинать, – дернулась полоска усиков Кирилла.
– Я следом, – сказал Герман, разливая чай.
– Закончим на мне. Прошу вас, – обратился я к Кириллу, попутно поблагодарив Германа за предложенную чашку горячего чая.
Кирилл поднял глаза на хрустальную паутину на потолке, вздохнул и начал:
– Мне тогда только исполнилось восемь лет. Мамы год как не стало. Папа весь день работал и приходил уставшим, поэтому он решил нанять помощницу по хозяйству и няньку в одном лице. Я поначалу противился, но как только девушка переступила порог нашего дома, мое сопротивление мгновенно выветрилось её небывалой красотой. Без мамы дом словно бы погрузился в серые тона, а после появления няни – снова расцвел и засиял. Её мелодичный голос убаюкивал меня каждую ночь…
Музыковед умолк, окунаясь в нахлынувшие волны воспоминаний.
– И что было дальше? – не выдержал Герман.
Кирилл вздрогнул, выплывая из далекого детства.
– А дальше папа женился на ней, и она стала моей мачехой, – почесал он щеку.
– Логично, – отпив из своей чашки, улыбнулся Герман.
– Я, конечно, потом много в кого влюблялся, но первое впечатление о няне навсегда осталось со мной.
По остекленевшим глазам можно было предположить, что Кирилл снова нырнул в океан воспоминаний.
– Теперь вы, – обратился я к Герману.
Тот поставил чашку на поднос, в очередной раз посмотрел на свои золотые часы и сказал:
– На самом деле я не очень-то и верю в любовь.
– Почему? – удивился Кирилл. – Вы никогда не любили?
– Было дело. В седьмом классе я влюбился в одноклассницу. Думал, что и она меня любит. Ночами грезил о ней. Провожал до дома. Дарил шоколадки, конфеты, цветы…
– Да вы романтик! – поднялась и опустилась тонкая полоска усов.
– Вполне мог бы им стать, но однажды я увидел её гуляющей с парнем из девятого класса. Позже я потребовал у неё объяснений, а она в ответ: «Успокойся Герман, мы же друзья».
– Да, – кивнул музыковед, – самое обидное, что может сделать женщина с мужчиной, который дышит ею, – это назвать его другом.
В гостиной на минуту стало тихо.
– И чем все закончилось? – нарушил я минуту молчания.
– А ничем. Я дал слово, что больше никогда не позволю себе любить. Добивался, чтобы девушки влюблялись в меня до потери пульса, после чего разбивал им сердца. И делал это до тех пор, пока не женился.
– Какой же вы жестокий, однако! – порицательно покачал головой Кирилл.
– Значит, все-таки полюбили, раз женились? – предположил я.
– Нет, – мотнул головой Герман, – жену я просто уважаю.
– Такую жену не грех и полюбить, – сказал Кирилл и принялся чесать щеку. – Только поймите правильно. Это комплимент.
– Да, конечно, все нормально, – голубые глаза Германа отклеились от музыковеда и приклеились ко мне, – теперь ваш черед, Всеволод.
– Вы будете удивлены, – начал я, поставив свою чашку на поднос, – когда-то я был еще тем донжуаном. Не пропускал ни одной юбки.
– Правда? – искренне удивился Кирилл.
– По вашим картинам и не скажешь. Ведь основная тема вашей живописи это воспевание благородства и моральных ценностей, – сказал Герман. – Еще чаю?
