— Женщины после пятидесяти невозможны в любой очереди: даже если им дать десять одинаковых предметов и предупредить об этом, они все равно будут копаться в них, выбирая лучший.
Возможно, так выражается их сожаление о выборе супруга, сделанном десятилетия назад, а может, это объясняется каким-то невероятным законом бытия… Но факт остается фактом — то есть самой упрямой в мире вещью из всех возможных.
Никогда, никогда не вставайте в очереди за ними! Мой вам совет.
Как не об этом?.. О чем же тогда я должен рассказать? О бродячих артистах, парне из рыбацкой деревни и целой стране, которой управляет обезьяна? Какая сомнительная тема. Но, раз так хотят спонсоры…
(Они точно не из обезьян? Нет? Тогда я, пожалуй, начну.)
Равновесие мира в море разливанном хаоса можно сравнить с равновесием катящейся по столу тарелки. Долог ли стол, умело ли пущена тарелка?.. И на это-то не ответишь.
Однако самые пытливые пойдут дальше и непременно спросят: а чей это, собственно, стол? И хорошо ли мыта тарелка перед отправкой в один конец? А то и — ловит ли ее кто-нибудь на краю?
Так волей-неволей мы снова обращаемся к богам, приобщая к Пантеону в меру разумения всех, кто, образно, стоит вокруг того стола, по которому катится тарелка.
Мир, о котором пойдет речь, довольно стар. Как змея кожу, менял он государства и целые эпохи, покрывался испариной трех потопов, горел озерами лавы и даже весьма неласково обошелся с парой огромных метеоритов — тем печальнее, что один из них обладал сознанием и как раз находился на пороге важного открытия в геометрии. (Другой был бессмысленной каменюкой, и если вы уже начали переживать на его счет, то можете прекратить.)
Мир этот покрывают места. Они испещряют его, как шрамы и наросты кожу старого кита, — или выщербины тарелку, если вы склонны дальше развивать тему посуды. Большая их часть не стоит упоминаний, если только вы не сходите с ума от описания заболоченных низин или горных пиков. Но некоторые из них действительно важны, хотя и гораздо менее приметны.
Пробудив одно из таких, вы вдруг обнаружите, что покрылись шерстью и встали на четвереньки — потому что оно изменило вашу природу. Попав в другое, окажетесь в окружении восьмидесяти восьми девственниц, существующих исключительно в вашем воображении.
Все это похоже на ловкий фокус, не более… Самые значительные из мест — те, пробуждение которых впускает в мир кого-то, кто в нем не особенно уместен. Например, слишком велик, чтобы не нарушить саму ткань реальности, просто ответив на ваше «здрас-сьте!». Или его представления о веселье предполагают небольшую динамичную заварушку с гибелью целого народа.
В этих декорациях и будет происходить низлежащая история.
Глава 2. ПОЧТЕННЕЙШАЯ ПУБЛИКА
Говорят, страдания играющего артиста — ничто по сравнению со страданиями неиграющего. Не знаю, не знаю… Смотря кто окажется вашим зрителем.
Эту историю можно начать разными способами.
Не худшим из них будет начать ее с помпезной и весьма бестолковой фразы, выкрикнутой рыжим паяцем на утоптанной прогалине у деревенского колодца:
— А теперь, уважаемая публика! Перед вами выступит мировая знаменитость! Глотатель шпаг, огня и нечистот! Бывший церемониймейстер его величества! Колдун и полиглот! Великолепный Хряк!!!
* * *
Четверо оборванцев бежали по синему закатному лесу, не разбирая тропы, оставляя за собой лишь кивающие потревоженные ветви и кое-где — неприметные капли актерской крови, коя, как известно, ценится ниже крови доброго человека.
Лес вокруг пах мокрыми овцами, хлюпал и скользил в низинах, словно ты бежал по слою намыленной шерсти. То и дело из-под ног кидалось прочь перепуганное зверье — вверх по влажным стволам или в норы между корнями — смотря по своей природе. Целый выводок свиней с хрюканьем скрылся в чаще, продираясь через кусты. Секач метнулся было, чтобы напасть, но, обескураженный перескочившим через него с воплями человеком, ретировался вслед за маткой подальше от сумасшедших.
За спинами беглецов слышался хруст веток и веселые окрики с обещанием медленной и занимательной расправы. За деревьями в синеве мелькали факелы, которые больше выдавали преследователей, чем помогали найти их жертву.
Не меньше дюжины бородатых мужиков с уханьем перескакивали через ручьи и кочки, топая тяжелыми сапогами, прорывались сквозь гигантский папоротник. Праведный гнев религиозных фанатиков быстро превратился в развлечение, на которые так скудна жизнь в лесной глуши. Беглецов травили, словно семью оленей, не давая свернуть с выбранного охотниками пути. На их счастье, в деревне не держали собак, считая тех нечистыми животными, так что побег комедиантов не сопровождался бодрым лаем спущенной своры — если не приравнивать к ней двуногую обезумевшую стаю, вооруженную кольями и пращами.
* * *
Десять покрытых лишайником каменных зубцов окружали круглую поросшую травами поляну, что не заметишь в чаще и с трех шагов. Несмотря на густой лес вокруг, на ней не росло ни одного дерева, не считая скрюченного куста калины, пытавшегося уползти в чащу, — сплошной ковер из сухого вереска и заячьей капусты, распластавшихся на камнях.