1
Когда Тавке исполнилось шесть лет, отец повез её смотреть на Край Мира. Тавка была против. Четыре месяца назад ее мама заболела и умерла.
— Я не хочу, — сказала Тавка, когда отец объявил о своих планах за ужином. — Мне и здесь хорошо.
Хорошо ей не было, но значения это не имело. Лучше сидеть в четырех стенах и грызть ногти, чем папины попытки её развеселить.
— Ничего подобного, — возразил отец. — Там очень интересно. Когда я был ребенком, мы ездили на Край Мира. Та поездка произвела на меня впечатление.
Он нахмурился — пытался вспомнить, какое именно впечатление произвело на него давнее путешествие.
— В общем, это вроде семейной традиции: обеспечивает преемственность поколений и что-то такое. В каждой семье должны быть традиции.
— Семье, — вздохнула Тавка и поморщилась.
От звучания этого слова зуб, который вторую неделю шатался в лунке, разболелся так, будто в него ткнули раскаленной иголкой.
— Ну да, — вздохнул отец. — Мы же с тобой семья, правда?
Он не смотрел на Тавку. Он смотрел на пустой стул справа от Тавки. Тавка тоже посмотрела на пустой стул. На вопрос она не ответила.
Так или иначе, но спустя три дня после того ужина Тавка сидела на крыльце перед домом и смотрела на последние приготовления перед отъездом. Отец что-то говорил, но Тавка его не слушала. Больной зуб напоминал о себе со странной периодичностью — на счет двадцать семь.
Ступенька крыльца, на которой сидела Тавка, была ярко-розовой, как клубничный леденец. Была еще небесно-синяя ступенька и зеленая. Когда мама заболела, она стала красить дом. Она ходила из комнаты в комнату: в одной руке банка с краской, в другой — влажная кисть или малярный валик, пока не находила подходящую стену или другую ровную поверхность неправильного цвета. Тогда она перекрашивала ее. Иногда она делала это по нескольку раз. В конце концов дом стал выглядеть так, будто внутри него, да и снаружи тоже, взорвалась радуга. Едкий химический запах краски чувствовался до сих пор. Может, поэтому отец и решил уехать? Хотя бы на время?
Тавка помнила. Мама ходила по дому в джинсовом комбинезоне с закатанными штанинами. Погода стояла жаркая. Мамино лицо раскраснелось и блестело, в ложбинке на шее набухала крупная капля пота. Иногда мама надевала противогаз, чаще — нет. Тогда в уголке рта дымилась сигарета, и длинный столбик пепла то и дело обламывался и падал.
— Этот цвет называется «клубничный восторг», — говорила мама, проводя кистью по стене. В другой раз это могла быть «мятная свежесть», или «морской бриз», или «влюбленный баклажан», или «лягушка в обмороке», или еще какое-нибудь безумное название. — Чудесный цвет. Тебе нравится?
Тавка всегда соглашалась, а мама смотрела на нее и улыбалась. При этом у нее был такой взгляд… Словно она что-то очень хочет сказать или сделать, но никак не может вспомнить, что именно. Потом другой доктор, не отец, сказал, что мама так себя вела потому, что в голове у нее был мячик для гольфа.
— Ну что? Готова?
Отец стоял рядом с открытым багажником, куда только что поставил большую сумку, аккурат между запаской и канистрой с водой. Поездка должна была занять не более трех дней, но отец собирался так, будто вообще не планировал возвращаться домой. С другой стороны, он редко куда выбирался и плохо представлял, что может на самом деле понадобиться в дороге.
— Готова, — отозвалась Тавка.
— Не куксись, — сказал отец. — Есть вещи, которые каждый человек обязан увидеть хотя бы раз в жизни — океан, слона, праздник Большой Рыбы, Край Мира…
Он захлопнул багажник и навалился всем весом, чтобы защелкнулся замок. Машина качнулась на рессорах и жалобно скрипнула — видать, ей тоже не хотелось куда-то ехать. Отец стукнул ногой по колесу, то ли проверяя, хорошо ли накачаны камеры, то ли чтобы скрыть раздражение.
— Я видела океан, — сказала Тавка. — И слона тоже — на картинке.
— Вот и замечательно, — сказал отец так, будто совсем ее не слушал. Он открыл заднюю дверь машины. — Тогда забирайся, стрекоза, чего тянуть?
Тавка подумала, что хорошо бы вот прям сейчас обзавестись корнями и врасти в землю рядом с домом. Она могла бы закатить скандал — когда ей было нужно, она умела это делать. Но Тавка понимала, что уже поздно что-то менять.
Закинув рюкзачок на плечо, она поплелась к машине.
— Тебе точно понравится, — сказал отец, когда Тавка устроилась на заднем сиденье. Сказал так, будто сам же себя пытался уговорить.
Машина тронулась, съезжая с подъездной дорожки. Под колесами заскрипел гравий. Отец пару раз погудел на прощание. Кому? Соседям? Вороне на дереве? Или просто по привычке, от которой не мог избавиться?
Тавка прижалась носом к стеклу и не отлипала от окна, пока разноцветный дом не скрылся за поворотом.
2
Поездка к Краю Мира оказалась до безобразия скучной. Когда они выехали из города, началось бесконечное шоссе, протянувшееся вдоль побережья. С одной стороны к дороге вплотную подступал лес: раскидистые сосны с рыжей корой — цвет «ирландская мечта», высоченные темные ели и другие деревья, названий которых Тавка не знала. Вдоль обочины валялись огромные шишки, вперемешку с жестяными банками, окурками и прочим мусором. Иногда за деревьями блестело море, как солнечный зайчик от далекого зеркальца — сверкнет и исчезнет. С другой стороны шоссе возвышалась отвесная скала, искрящая прожилками кварца. Там, где дорога поворачивала, у обочины стояли выпуклые круглые зеркала — отражение машины в них сперва было совсем крошечным, а потом вдруг раздувалось, того и гляди лопнет.
