Ранний вечер, конец сентября. Дед и внук гуляют по старинному парку Покровское-Стрешнево.
Они идут по безлюдной аллее мимо желтеющих черемух и ярко-желтых берез. Шероховатые, белые с черными оспинами стволы чередуются с шелковистыми, красно-бурыми, цвета темного янтаря. За ними на прорезанных каменистыми тропками нежно-зеленых лужайках разбросаны голубовато-серые иглистые купы шаровидных ракит. Впереди тремя зеркальными, разделенными узким перешейком овалами поблескивают пруды, подернутые у берегов красно-желтой рябью опавших листьев. За прудами многоцветной, приглушенных, мягких тонов грядой поднимается лес. Уходящее солнце уже смотрит искоса и длинными розовыми мазками тонирует струнно вытянутые стволы корабельных сосен. Посреди еще темной, сумрачной зелени лип и дубов оранжево пламенеют одиночные клены и полупрозрачной, как будто тающей желтью светятся лиственницы. На солнце тепло, но от цепочки по-осеннему неподвижных, стеклянно застывших прудов даже без ветра тянет сырой прохладой.
— Деда, а расскажи, как ловят слонов?
Деду лет семьдесят; это высокий, белоснежно-седой старик, с мягкими глубоко-морщинистыми щеками и расплывшимся носом, несколько похожий лицом на сову: после удаления возрастных катаракт он носит сильно увеличивающие очки, в которых глаза его кажутся вдвое больше обычного. На нем серая фетровая шляпа, серый же реглановый плащ, темно-синие шерстяные спортивные брюки со штрипками и черные полуботинки с металлическими окантовками дырочек для шнурков и пристроченными носками. Шляпа и плащ не только старомодны, но и очень стары, хотя и тщательно вычищены; старые ботинки назвать старомодными нельзя, потому что сшиты они без всякой претензии на моду: лет пятнадцать назад такие стоили восемь или десять рублей. В широком плаще и узких спортивных брюках дед несколько комически тонконог, но держится он с достоинством: у него прямая спина и, можно сказать, начальственный постанов головы, — и вообще как-то чувствуется, что причина его недостаточности в одежде — не бедность, а безотносительная стариковская бережливость: в конце концов, он на прогулке… Внуку лет семь; он худенький, белобрысый, голубоглазый, с острыми оттопыренными ушами, на вид болезненный, но очень живой: то юлит, приплясывая, змейкой между деревьями, то описывает около деда круги. Одет он в темно-синий переливчатый комбинезон с ядовито-желтой нерусской надписью на спине и кажущиеся громадными на его тонких ногах толстопятые, белые с черными валиками кроссовки: эти вещи и дорого стоят, и их трудно достать…
— Деда, а расскажи, как ловят слонов.
— Слонов? — охотно откликается дед — и враз теряет свою представительную осанку и даже как будто ростом становится ниже. — Ну, слушай. Слонов, Ванечка, ловят так…
Эту историю дед рассказывал уже несколько раз — но внуку хочется слушать еще и еще, а деду — еще и еще рассказывать. Он не знает, действительно ли именно так ловят слонов; он повторяет лишь то, что лет шестьдесят назад рассказывал ему его дед, когда они гуляли с ним в Таврическом саду в Петербурге… нет, тогда уже, наверное, Петрограде.
— Собирается много индусов и роют большую глубокую яму…
Внук идет рядом с дедом, поминутно взглядывая на него снизу вверх.
— Потом…
— А какую большую, деда?
— Ну-у-у… вот как от этой скамейки до той березы.
Внук отбегает к обочине и становится посередине между скамейкою и березой. Ему интересно: слоновая история рассказывается в разных местах, и поэтому всякий раз он роет яму на новом месте. Дед тоже останавливается.
— А сколько здесь метров?
— Здесь… метров пять.
Внук вертит головой от скамейки к березе и обратно. Немного подумав, дед говорит:
— Это, Ванечка, называется диаметр. Линия… э-э-э, прямая, которая проходит через центр круга, называется ди-а-метр.
— Ди-а… а какая глубокая? Глубже меня?
Дед помаргивает огромными в сильных очках глазами и озабоченно хмурится.
— Так не совсем правильно говорить. Не глубже, а…
— Выше?
— Нет, не выше… — Дед в раздумье жует губами. — Надо сказать так… так: глубина ямы больше моего роста.
— Твоего?
— И моего тоже, но я просто говорю, как надо говорить: глубина ямы больше… и, если ты говоришь о себе, то — моего роста.
— А как больше? — Внук ничего не понял в этих “моего”, “твоего”, но это не важно.
— Раза в четыре больше. Вот как это дерево. Это ива, Ванечка. Запомни — ива.
— Ладно. А это сколько метров?
— Метра четыре. Да — а ты помнишь, что такое метр?
— Помню. Давай дальше, деда.
Но дед скрепя сердце неумолим.
— Сейчас. У взрослого человека метр — это примерно от середины груди до конца вытянутой руки. А если развести обе руки, то между ними будет два метра.
Дед останавливается, прикладывает одну руку к солнечному сплетению, а другую отводит в сторону. Шедшая за ним и в этот момент начавшая обходить его женщина — дебелая тетка с прической-башней и в распираемом телесами плаще — налетает мясистым подбородком на руку деда, отшатывается и с ненавистью уставляется на него.
— Поаккуратнее можно?!!
Внук хихикает. Дед вздрагивает, недовольно смотрит на тетку — при этом он похож уже не на сову, а на ее грозного старшего брата филина, — и сухо говорит:
