В гостиничном номере мне было ужасно одиноко, а составление отчета оказалось слишком занудным делом. Я отодвинулся от заваленного бумагами стола и закурил сигарету, мельком увидев свое отражение в зеркале туалетного столика. Эдакий господин Никто. Или Кто-Угодно. Пять футов одиннадцать дюймов росту, сто семьдесят фунтов. На морщинистом лбу — прядь черных волос. Прищуренные глаза, сероватая от усталости небритая физиономия. Я вздохнул и подписал отчет: Стив Гриффин. Встал, потянулся и только теперь увидел, что за окном темно, и услышал, как в брюхе урчит от голода. Сунув бумаги в прислоненный к столу портфель, я решил освежиться и направился в душевую кабинку.
Но не дошел до нее. Зазвонил телефон.
— Мистер Гриффин? Вам звонят по межгороду. Минуточку, соединяю… Говорите, пожалуйста.
Связь была плохая, голос звучал еле слышно.
— Морин! — гаркнул я. — Какой сюрприз! Погоди секундочку, я сейчас скажу телефонистке, что связь…
Морин откашлялась. Нас разделяла добрая сотня миль.
— Связь в порядке, — окрепшим голосом проговорила она.
Я стиснул телефонную трубку.
— Что-нибудь случилось? Пенни? Пенни здорова?
— Она смотрит телевизор. С ней все в порядке. Но… но она ещё не знает…
— Чего не знает?
— Стив, тебе надо немедленно вернуться домой! — Голос Морин сорвался на визг. Затем на миг наступила тишина, и вскоре Морин негромко и совершенно спокойно проговорила: — Какой-то человек хочет меня убить. Сегодня днем было уже второе покушение. В первый раз это могла быть и случайность, но теперь я уже не верю… Таких совпадений не бывает!
Я тяжело опустился на стул. Далекий голос продолжал умолять меня поскорее вернуться домой. Первое покушение, — сбивчиво рассказывала Морин, — было двумя днями раньше. И вот — та же машина. Морин ездила в загородный питомник за саженцами, и вдруг на перекресток вылетел здоровенный автомобиль. Заслышав визг покрышек, Морин изловчилась отскочить прочь и каким-то чудом не угодила под колеса. А сегодня, когда она вышла из гастронома с покупками и ступила на мостовую, её снова попытались задавить. Та же самая машина. Громадная. Зеленая. Очень похожая на нашу собственную.
— Господи, Морин! Но с какой стати…
— С какой стати? — переспросила она и вдруг разревелась. Это было совершенно не в её духе: Морин никогда не плакала. И не сочла бы покушение на свою жизнь достаточным поводом для слез. — Я все расскажу, когда ты вернешься, Стив.
Я задумчиво нахмурил брови.
— Хорошо, я выезжаю. А ты вызови полицию и сиди дома.
— Приезжай, Стив, тогда и вызовем.
Сотня миль в темноте, под накрапывающим дождем. Я ехал на машине, принадлежавшей отделу сбыта. Она была слишком легкой и плохо держала дорогу.
Чувства голода как не бывало. В голове прокручивался недавний телефонный разговор. Кто-то покушается на жизнь Морин, но она хочет видеть меня дома, во плоти, чтобы поведать мне обо всем лично и вызвать полицию, когда я буду рядом.
Это казалось какой-то фантасмагорией, сказкой. Как наша с ней первая встреча. Мы познакомились в Германии в последние дни войны. Морин была в труппе Национального театра. Когда над головой показался немецкий самолет один из немногих спятивших от злости и отчаяния стервятников, которые ещё оставались у Люфтваффе, — мы с ней очутились в одной и той же траншее. Там было полно грязи, но я прижал Морин к земле, а сам распластался на её спине. Завыли сирены, загавкали зенитки. Тело женщины было сковано страхом, но она не дрожала. Спустя несколько секунд самолет благополучно смылся, и люди на земле снова зашевелились.
Все, кроме меня. Я вдруг услышал голос Морин:
— Кровь, — пробормотала она и позеленела. А в следующий миг, отчаянно дрыгая ногами, выбралась из окопа и вскоре вернулась в сопровождении двоих парней с носилками. Меня извлекли из канавы и трусцой потащили к санитарной машине. Морин бежала рядом, маленькая, запыхавшаяся, с короткими кудрявыми белокурыми волосами, которые топорщились на ветру. Когда носилки задвигали в машину, Морин с виноватым видом склонилась ко мне.
— Я навещу тебя в госпитале, солдатик.
— Буду вне себя от радости, — процедил я сквозь стиснутые зубы. Шок уже начал проходить, и боль взяла меня в оборот.
Рана была неопасная, но мне разорвало мышцу на спине, и заживала она медленно. Морин трижды навещала меня, пока их куда-то не перевели. Я пообещал разыскать её, когда вернусь в Штаты, и сдержал слово.
Какое-то время мы просто дружили: ни у Морин, ни у меня не было близкой родни, и мы оба чувствовали себя одиноко. После тех зрелищ, которых мы вволю насмотрелись за океаном, в нас что-то надломилось, мы стали другими, нам чего-то все время не хватало. И вскоре мы решили, что не хватает нам друг друга. Как-то после вечеринки, когда нам не хотелось разбредаться по домам, мы всю ночь в весьма приподнятом настроении катались на машине, а наутро поженились.
Брак наш не был идеальным, но мы старались, как могли, и дело, в общем и целом, спорилось. Мы не были влюблены друг в друга в традиционном смысле этого слова, но нас многое связывало. А поскольку мы не подходили друг к дружке с меркой эдакого романтического идеала, то могли позволить себе добрые приятельские отношения и полное взаимопонимание. На маленькие несовершенства мы попросту не обращали внимания и не испытывали из-за них ни обид, ни раздражения.
