Когда разлили из третьей бутылки, Гришка вызвал Платоновну в коридор.
— Ты, хозяйка, бабу пригласила б, что ли… Соседку какую, — сказал он.
Кивнула Платоновна понимающе, Гришку в бок сухоньким кулачком подтолкнула, накинула на плечи странного покроя полупиджак-полукофту и грохнула щеколдой.
А Гришка вернулся в комнату, где муж Платоновны Сан Саныч осваивал современную песню о рыбацкой звезде, Игорь подливал в Сан Санычев стакан, Маша улыбалась, блаженная такая, Гришка знал — как выпьет, улыбается Маша, и механик сел, нашарил вилкой шматочек сала, грани стаканчика ощутил в ладони, выпил…
Потом в коридоре, послышался голос Платоновны:
— Да вы прохόдьте, Римма Сергеевна, свои тут все, прохόдьте!
Платоновна вошла первой, бочком проскользнула в дверь, спиной повернулась к сидящим за столом мужчинам и Маше, протянула руку и помогла переступить порог невидимой еще гостье.
Гришка не смотрел в сторону двери, он прокалывал вилкой малосольный огурчик, огурчик упирался, и Гришка катал его по тарелке, а все остальные, это он видел, повернули головы и смотрели на суетящуюся Платоновну, и женщину, сказавшую «добрый вечер» от двери. Тогда и увидел ее Гришка, смущенную и нерешительную, маленький кружевной платочек Римма Сергеевна комкала в пальцах и вдруг уронила на пол.
Гришка лениво привстал, вышел на середину, поднял платочек и протянул его женщине, в упор разглядывая ее.
«Ну и крокодил, — подумал Гришка. — Чертова старуха, удружила… Напьюсь сегодня».
Однако с готовностью взял ее, высокую, выше Гришкиного плеча, за локоть, подвел к столу и сказал, стараясь не смотреть в ухмыляющееся лицо Игоря:
— Прошу… К нашему шалашу. Осчастливьте присутствием.
Она стояла перед компанией, угловатая и нескладная, с большими руками и злополучным платочком у плоской груди, в темно-красном платье, сделанном по моде в тщетной попытке исправить несправедливость природы. Большой рот улыбался, страдальчески улыбался, белесые брови не прятали карандашного следа. Некрасивой была эта женщина, но волосы, Гришка ее оценил, когда повернулась к нему спиной, тяжелые косы узлом на затылке, а глаза не рассмотрел, не встречался с нею глазами.
Когда женщина села, Гришка налил ей в большой тонкий стакан.
Римма Сергеевна только губами коснулась края стакана, Платоновна сооружала для нее закуску, неодобрительно поглядывая на Гришку и явно осуждая за равнодушие к гостье. А к ней она, Платоновна, была уважительна, ласкова, и Сан Саныч, мужик дремучий, ругатель, даже посветлел и подтянулся, когда Римма Сергеевна села за стол.
Гришка жевал корочку хлеба, его ничего не трогало больше, он странным образом протрезвел, в голове прояснилось, и Гришка знал: теперь обязательно напьется.
Вокруг громко говорили, Маша предложила песню, и стали петь, и Римма Сергеевна пела тоже, посматривая изредка на Гришку, а механик сидел, насупившись, и думал об Игоре, горланящем напротив, и его Маше, такой мировой подруге, а вот Гришке уже тридцать с гаком, и всегда ему сукадлы или крокодилы попадаются на пути.
За столом пели про Катюшу, а Гришке вспомнилась Ольга, его даже передернуло, так явственно увидел он ее, красивую стерву, обозвал себя «страдателем» и подумал, каким был глупым, чтобы поверить…
Он опустил руку под стол и провел ладонью по ноге Риммы Сергеевны, там, где под платьем бугрилась линия резинки, поддерживающей чулок.
Женщина поперхнулась, стакан с лимонадом был у самого рта, а Гришкина рука лежала на колене, и никто этого не заметил. Римма Сергеевна выпила лимонад, под песню опустила руку, отодвинула горячую ладонь, и Гришка снова взялся за бутылку.
…На траулере «Андромеда» расчет получали в субботу. Должны были в пятницу, да — обычное дело — напутала бухгалтерия в табелях. На Игоря, старпома, ворчали ребята, он был не виноват, но все равно ворчали… Лучше деньги держать в кармане, чем в кассе конторы, и после месяцев ожидания — сутки тянутся долго.
Гришка ходил на «Андромеде» третьим механиком. Рейс оказался не то чтобы очень, хотя на пай выходило прилично.
У конторы толпились ребята, в кассе вообще давка. Гришка еле выбрался из толпы, распаренный, злой — не обедал еще, огляделся. Андромедовцы в кучки сбивались, на такси и — в город, а на углу змеилась очередь с желтой головой-бочкой. Налитая пивом, она дежурила у проходной порта с ранней весны до первых морозов.
Гришка подобрался к змеиной голове-бочке, поискав глазами знакомых, парней с «Андромеды» не было видно, и Гришка с сожалением цокнул языком, оглядывая длинную очередь.
— Иди сюда, механичек Гришуня, — услышал он женский голос, повернулся и увидел Игореву Машу.
Она стояла с мужем у невысокого заборчика-барьера, держала в руках тяжелую кружку, на заборчике еще таких четыре и кусками вяленный окунь, а Игорь с носом ушел в серебристую пену, и острый бугорок бегал по его горлу.
С приходом Гришка видел Машу не однажды. Она встречала старпома, разок оставалась с мужем на вахте, и в гости механик с «Андромеды» к Игорю забегал на днях. Маша старалась всегда и везде бывать вместе с мужем, и так получалось у нее, что никто, и Игорь, конечно, не видел в этом опеки, или, не дай бог, посягательства на мужнину свободу.
