Воняло больницей. Хлоркой-карболкой-аптекой. Мокрыми бинтами.
Едва нос рассортировал запахи, у Бори, как у любого нормального мужика рефлекторно подвело живот. Воспоминания нахлынули…
Не к ночи бы. Припомнился больной живот и выбитые зубы.
Завьялов приоткрыл глаза. На лице лежала огромадная серая тряпка.
И тишина.
"Вытрезвитель, – обреченно предположил Борис. В вытрезвителе он ни разу не бывал (выбитые зубы выступают по иному поводу). Но иного объяснения происходящему элементарно не нашлось. В членах наблюдались: вялость, тремор, слабость. Голова гудела пустым помойным ведром, язык царапал небо, как подошва кирзового сапога: – Косолапов, сволочь, в ушел в обещанный штопор…, затянул с собой зараза".
Непослушной, корявой рукой Борис скинул на пол длинную простыню с отвратительными разводами. Из-под простыни выполз низкий плиточный потолок. Судя по близости стен, Завьялов лежал в длинном коридоре. Практически темном; в необозримом далеко тихонько и одиноко тлела лампочка. Плитки потолка странно размывались, Борис прищурил один глаз – зрение сфокусировалось. Открыл второй – поплыло…
Жесть. Вначале отказало правое ухо, теперь вот глаз. Но почему-то – левый.
Завьялов попытался сосредоточиться… Вспомнить хотя бы фрагментарно чего творил, как докатился…
Тупик. Последним четким воспоминанием была больница, куда он пришел встретить выписавшегося друга Колю Косолапова.
Пришел один. Поскольку болезнь с Косым приключилась – стыдная. Не из тех над которыми хихикают девочки, а из тех над которыми мужики в курилках ржут: десять дней назад на носу Коляна вскочил матерый прыщ. Косолапов попробовал лечить его вначале народными средствами, затем аптечными, прыщ взбесился – с температурой под сорок Колян потопал в больничку, где его напугали смертельной статистикой таких прыщей до самой невозможности. И предложили (убедили) лечь в стационар.
В стационаре Колину задницу обкололи щедро и моментально. Если бы не волоокая медсестра Раечка, опомнившийся от зомбирующей прыщавой статистики Косой сбежал бы из больнички тем же вечером. Но Рая… Рая была, райской птицей. К огорчению Косого, оказавшейся бесповоротно влюбленной в загорелого интерна Гоги.
Этот прискорбный факт до Косолапова дошел чрезвычайно поздно. Когда на огромной байкерской попе Коли уже практически не осталось живого места, а дело само собой докатилось до выписки…
Завьялов шел встречать друга, пережившего любовное фиаско, не с цветами, а с фляжкой коньяка в кармане. Косой заранее предупредил, что собирается утопить больничную лав-стори в ведре водяры с пивом…
Похоже – утопил. Захватив с собой и друга Борю.
"Это сколько же мы выпили?! а?!" – болезненно прищурился Завьялов. Он не любил ощущения искаженного сознания, напивался крайне редко – по пальцем перечесть. Если сейчас не может вспомнить, как (и за что?!) оказался в этом коридоре – побил рекорд: раньше память не отказывала.
Борис приподнял голову, кривясь и морщась от каждого движения, поглядел на пол…
Внизу увидел не только терракотовые плиты пола и подозрительную тряпку-простынь, но и колесики.
Я на каталке, понял Завьялов. Валяюсь на каталке в каком-то коридоре, был накрыт вот этой дрянью… Наверное, – замерз, накрылся с головой.
Разглядывание пола и тряпки отобрало силы. Борис снова рухнул, вытянулся на каталке; голова кружилась, как после длительного бега в гору. Ощущение полнейшего бессилия было на столько непривычно для тридцатилетнего, крепкого мужика, что появились слезы.
"Докатился! – обругал себя Завьялов. – Довыступался! с каталки сползти не могу, лежу рыдаю, твою мать! – В забитом хлористыми больничными ароматами носу забулькали и засвербел сопли. Недавно крепкий тридцатилетний мужчина шибко разозлился: – Давай вставай, чмо позорное! Харе лягушек разводить!"
Самокритика ожидаемо подействовала. Завьялову показалось, что он сейчас резко, обеими руками оттолкнется от каталки, одним рывком восстанет…
Клешни вяло поскребли каталку. Локти подло подогнулись.
Сцепив зубы, поминая Косолапова нехорошими словами, Боря кое как умудрился сесть и свесить вниз ноги, одетые… в какие-то странные синие треники.
Застойные спортивные штаны с пузырями на коленях выглядели нереально. Не вполне доверяя разладившемуся зрению, Завьялов пощупал брючину…
Шерстяные, твою мать. Не показалось: он сидит на каталке в изгвазданных синих трениках, пошитых на социалистической картонажной фабрике во времена беспечного застоя.
"Это где же меня так приодели? – прикинул Боря. – Это с каким же контингентом я нагваздался…"
Загадка. Разгадка потонула в тугом похмельном тумане после обещанного ведра водяры с пивом. Переодеть Бориса Михайловича Завьялова из купленных в Риме джинсов в замызганные шерстяные треники…, пожалуй, не получилось бы ни у кого из знакомых.
И не потому, что Боря привередлив – на безрыбный случай и подштанники одежда. А потому, что никто из его друзей не хранит на антресолях тюки с пересыпанным нафталином тряпьем. Приятели такими портками лучше пол разово подотрут…
Так что, тут головоломка для трезвой головы. Прищурив левый глаз, Завьялов прикинул расстояние до пола и, покряхтев, спрыгнул с каталки.