По знойной улице деревни Парамоново торопливо шагал Сергей Карпович Суворов. Синяя клетчатая рубашка, накинутая поверх бирюзовой майки-«алкоголички», развевалась за спиной знаменем шотландского клана и даже хлопала на ветру, крепенькие кривоватые ножки в парусиновых тапках упруго месили мелкий белесый песок, свисавший с шеи шнурок цифровой «мыльницы» мотался маятником и шлепал фотоаппарат о кругленькое пузо отставного почтовика — зол Сергей Карпович был невероятно.
Разогнав — нет, разметав в стороны! — вышедших подкормиться на дороге кур, Сергей Карпович домчался до крайнего парамоновского дома и по-свойски распахнул калитку настежь.
Спасавшийся от зноя в лопухах у забора цепной кобелек поднял сонную остроухую морду и лениво тявкнул. Суворов, привычно бросив «привет, Полкан», заметил, что позади дома, в картофельной ботве, мелькает светлый цветастый платок хозяйки угодий, и кинулся туда.
Забежал за угол, рухнул на расположившуюся у стены в тенечке скамеечку и, обмахиваясь снятой кепкой, стал ждать, когда монотонно размахивающая тяпкой Матрена Пантелеевна обратит-таки внимание на гостя.
Матрена Пантелеевна боковым зрением засекла визитера, пробормотала «Принесла нелегкая Фельдмаршала», но окучивание картошки не оставила. Закончила борозду. Разогнулась. Обтерла губы и подбородок кончиком платка и лишь тогда кивнула гостю — «Привет, Сережа».
Замеченный наконец-то «фельдмаршал» взвился с лавочки, аки в седалище ужаленный:
— Это что же делается, Матрена-дорогая! Второй кроль за три недели! Выставочный образец! Шиншилла! Пуд весу, ей-богу, я не вру!
— Здорово, говорю, — напомнила о приличиях хозяйка огорода.
— Ага, да, доброго дня, — опомнился гость, но с колеи не сбился, сел и продолжил: — Второй кролик у меня пропадает, Матрена, — напомнил и забубнил плаксиво: — Выставочный экземпляр, производитель, я ж его не на сало, не на тушенку откармливал…
Под заунывные жалобы пенсионера-почтовика Матрена Пантелеевна выбралась из ботвы, доволокла себя и тяпку до скамеечки и села рядом с Фельдмаршалом, машинально нашаривая в густой траве у стены крынку с прохладной колодезной водой.
Достала. Напилась. И ткнула в мельтешащие суворовские руки покрытый скользкой испариной сосуд — охолони, мил-человек.
Сергей Карпович благодарственно мотнул подбородком, захлебываясь, сделал несколько глотков и невнимательно ткнул крынку обратно в холодок под лавку.
— Надо что-то делать, Матрена, — сказал чуть-чуть обиженно.
— Так делай, — равнодушно пожала плечами та. — Иди к Кузнецову, пиши жалобу…
— Да какой Кузнецов! — вновь подскочил сосед. — Я ж ему сразу позвонил: «Андрей Власович, пропал второй подряд кролик, выставочный образец…»
— А участковый? — перебила рефрен Матрена.
— Дак разве ж это участковый?! Пень это обморочный, а не участковый милиционер! Я ему — кролик редкий, породистый…
— Да поняла я, поняла, — пробурчала пожилая женщина и тоскливо поглядела на длинные, недоокученные борозды — работы еще воз и маленькая тележка. — Что он ответил?
— А ничего толкового, — фыркнул Суворов. — Приехал на своей таратайке, походил между клетками и выдал рекомендацию — спускать Гавроша с цепи по ночам.
— А ты спускаешь? — прищурилась Матрена.
— Спускал, — горестно вздохнул кроликовод. — Но он, гад, подкоп под забором устроил и курицу у Терентьевны задушил. Теперь с Терентьевной мы в контрах. У нее, кстати, тоже куры пропадают…
— Слышала, — кивнула собеседница. — Пишите коллективную жалобу. Пусть Кузнецов меры принимает.
— Так Терентьевна говорит, что это мой Гаврош ее кур душит, а я за ним по ночам тела прибираю!!
— Да ну? — впервые удивилась хозяйка. — Так и сказала?
— Так и сказала. Кузнецову.
Матрена Пантелеевна покрутила головой и про себя подумала — совсем баба Глаша плохая стала. Всегда вздорной была, но чтоб соседей в лихих делах обвинять — не бывало такого.
Много лет назад слава о знатной доярке Глафире Ивановой гуляла по всему району, доила Глаша коров, в президиумах заседала, почетными грамотами и дипломами стены в избе оклеивала, орденком в бархатной коробочке за стеклянной дверцей серванта гордилась…
Сдала. Воюет теперь со всей деревней почем зря, о прежних заслугах во все инстанции пишет — холодильник недавно новый от администрации выбила. И свежую грамоту — висит красочным пятном промеж выцветших регалий, как яркая заплата на древнем одеяле из лоскутков.
Некем нынче бабе Глаше верховодить. Не зовут в президиумы старуху.
Обиделась. И желчью пропиталась до самой маковки. То с Карповичем межи делит, то с Сычами воюет: мол, те молоко сырой водой разбавляют, причем специально только то, что Глафира у них берет…
Беда. Как бы в дурку орденоносицу не увезли — с наполеонами и академиками сахаровыми койко-место делить.
Матрена Пантелеевна вздохнула и покосилась на пригорюнившегося односельчанина:
— А от меня-то чего надо, Карпыч? Писульку Кузнецову подписать от всей деревни? Фельдмаршал заерзал — глазами и телом, скривил губы виновато…
— Да я вот что думаю, Матрена… От нашего Андрюши-кузнеца ни толку ни проку… — Поскреб пятерней влажную лысину над ушами и продолжил без всякой логики: — Ты как — с родственницей своей московской отношения возобновила?
