— Где вы его нашли?
— На Лайм Бэй, у самой воды. Перебрался через залив на фибергласовом каноэ.
— Через залив на каноэ?
— Парню повезло. Сегодня хороший западный ветер. Он сказал, что потратил меньше трех часов.
— И как?
— Устал. Немного обгорел на солнце, но…
— Да я о другом. Он говорит?
— Не волнуйся. Парень — один из нас… У него голубые глаза.
— Уверен?
— Абсолютно. Вплоть до акцента. Рассказал, что ходил в школу в Льюисе, пока не началась вся эта заварушка.
— За ним присматривают?
— Ему дали кофе и сандвичи. На мой взгляд, он здоров как бык.
Я уже шел вместе с толпой, желавшей как можно скорее посмотреть на то, что вынесло на берег наше большое, грязное, старое озеро. Те, кто постарше, старались сдерживать шаг, чтобы не выдать своего волнения, но было прекрасно видно, что-то случилось. Чужак в городе. Появление любого человека со стороны становилось большим событием. Людьми овладевало возбуждение. Им хотелось порадовать себя видом свежего лица.
Бен взглянул на меня.
— Грег, вообще-то ты можешь и не ходить. — Он улыбнулся, счастливый, как мальчишка в день рождения. — Парень — один из нас.
— Тогда я просто проверю. Это же никому не повредит, верно?
— Делай, как хочешь. Но он местный. Говорят, из-за залива, из Льюиса.
— В Льюисе никто не живет.
— Может, он уехал из города раньше, — прокаркала какая-то милая старушенция, имя которой никак не удерживалось в меня в памяти.
— Или его вообще там не было.
— Может быть, согласился я.
— Да. — Незнакомый парнишка хмуро уставился на меня. — Так вы его не тронете?
— Конечно, не трону. — Я пожал плечами. — Никаких проблем. Не стоит волноваться.
Если уж на то пошло, они все напоминали толпу детишек, спешащих к праздничному столу. Сияющие глаза, расплывшиеся в улыбке лица… И все спешат по дороге, ведущей к берегу, где — в этом можно не сомневаться — другие счастливые обитатели нашего милого городка под названием Салливан уже потчуют голодного и совсем еще недавно всеми преследуемого юнца превосходными свежими сандвичами и горячим кофе.
По-моему, население Салливана участвовало в репетиции, готовясь к тому дню, когда на окраине города появятся либо подразделения регулярной армии, либо конвой национальных гвардейцев, либо торжествующие колонны обитателей Диснейленда и сообщат, что все нормально, что мир вернулся к прежней жизни, что Америка та же, какой была десять месяцев назад. Да. Надежды. Чертовы надежды.
Не поймите меня неправильно. Это не те люди, которые весь прошлый год плакали над пролитым молоком. Нет, на мой взгляд, они вообще делали вид, что никакое молоко и не проливалось.
Но, разумеется, оно пролилось. Да еще как.
Я смотрел на толпу — люди разве что не бежали, размахивали руками, переговаривались и улыбались друг другу. Они думали, что это первый признак возвращения к нормальной жизни. А я? Я отошел в сторону и уселся на капот пылившегося в тени «мерседеса». Солнце в то майское утро припекало нещадно. В такой день погода может легко сыграть с вами злую шутку. С озера тянет холодком, но стоит задержаться на открытом месте, как его коварные лучи мигом сожгут несколько дюймов кожи на вашем незащищенном лице.
Я сидел, наблюдая за скользящими по земле комочками солнечного света. Они напоминали пьяных пауков. Бен называет падающий сквозь листья свет «сеточкой». Какая чушь. По-моему, это танцующие пьяные пауки, только сделанные из света. Я сидел, чертя прутиком в пыли. Получались главным образом виселицы с повешенными. Больше всего мне хотелось вспрыгнуть на машину и крикнуть этой кучке счастливых горожан.
ИДИОТЫ!
Большинство уже немолоды. По крайней мере, уже находятся по ту сторону пятидесяти, которая ближе к могиле.
ИДИОТЫ!
Меня жутко раздражал их не разбавленный сомнением, тупой, самодовольный оптимизм. Это проклятый, бьющий через край оптимизм. А ведь у многих дети ушли из Салливана, направились в большие города, надеясь в глубине души, что там все осталось по-прежнему, как и раньше, что там сияют огни, в магазинах полно покупателей, в театрах идут спектакли, а тротуары загружены беззаботными мужчинами, женщинами и детьми. Да, лежащие за холмами территории магнитом притягивали к себе молодежь. Только вот никто из ушедших так и не вернулся обратно. Они, говоря словами одной песенки, ушли навсегда.
И тем не менее в сердцах этих людей, нет ни капли сомнения. Задыхаясь надеждой, они упрямо стремятся к берегу и задают себе один вопрос: уж не вернулся ли мой Пит?
Или:
Пожалуйста, Господи, пусть это будет мой сыночек, Бен. Пожалуйста, пусть он вернется ко мне…
Молитесь, молитесь. Потому что это вовсе не он. Никто из тех, кто ушел после того злосчастного первого июля, так и не возвратился. За последние несколько месяцев пришли лишь несколько чужаков. Можно было брать краску и без колебаний выводить у них на лбу крупными черными буквами: ЧУЖАКИ.
Помяни дьявола…
Толпа повалила назад. Теперь с ней был парень лет семнадцати. Да, верно, голубоглазый. Со светлыми волосами, такими аккуратными, как будто он только что побывал на свадьбе у своей сестры. Опрятно одет. Чистые туфли… то есть относительно чистые. Может быть, на той стороне озера парнишка залез в магазин и разжился новенькой парой. Он шел, попивая кофе из бумажного стаканчика. Мне он показался усталым. Но голубые глаза были ясными, чистыми. Парень разговаривал с горожанами, которые вели его к дому на окраине Салливана, куда селили всех пришлых и где они жили до тех пор, пока их не принимала та или иная семья. Он прямо-таки источал дружелюбие. Такие, как он, носят одежду, которая нравится мамочке, таких не увидишь на столе в морге с выпущенными наружу кишками. Когда они проходили мимо, мальчишка, разговаривавший со мной несколько минут назад, повернулся в мою сторону. Его примеру последовала еще пара человек. Взгляды сердитые, даже злые. Они словно предупреждали ясно и твердо:
