Чужак - [3]

Шоколадный кекс. Вообще-то я не большой любитель шоколадных кексов. Съесть этот лоснящийся на солнце кусок было для меня примерно равнозначно тому, чтобы расправить перышки крыльев и подняться в небо.

Они всегда дают мне шоколадный кекс после того…

Интересно, может быть, это нечто вроде жертвоприношения? Может быть, таким образом они как бы говорят: «Прости нас, сынок. Жаль, что тебе пришлось пройти через это». Утешительное подношение?

Или просто плата палачу?

Если так, то ценят меня довольно дешево.

Весь остаток дня ко мне никто не подходил. Лицо обгорело и начало покрываться волдырями, но я этого не замечал. Просто сидел, пока солнце не закатилось, а на небе одна за другой не стали проступать первые звезды.

2

С голубоглазым чужаком поступили, как с бешеным зверем: сожгли его тело на берегу, а пепел закопали там, где уже покоился прах других. Потом в отеле состоялось большое собрание. Я не пошел, но знал, о чем там говорили. Утром в Салливане появился не какой-нибудь хлебный бандит-южанин. Озеро принесло обычного голубоглазого парня из соседнего города. Так случилось, что он заболел этой странной болезнью. Значит, все изменилось. И изменилось к худшему. Пройдет еще какое-то время, и мужчины и женщины Салливана начнут со страхом посматривать на меня — а что если моя сигнальная система сработает и при взгляде на них?

Я вышел из города и отправился к заливу Лайм Бэй. Там, на мысе, есть холмик из белых камней. Каждый вечер я добавляю к нему еще дюжину. Сейчас он уже размером с грузовик: аккуратный, почти идеально ровный куб, бледно светящийся, когда в небе стоит луна. Камни там самых разных размеров и форм, но если остановиться и смотреть на них достаточно долго, то они начинают представать фрагментами некой мозаики. Поначалу я собирался построить небольшое возвышение размером, может быть, с простыню и высотой примерно до колена. Но потом эта штука стала разрастаться.

Однажды Бен назвал меня «одержимым». Он был пьян и злился на меня за что-то. Потом извинился.

Но так оно и есть. Наверное, я и впрямь одержимый. Каждый вечер «пирамида» подрастает на пару дюймов. Я беру обломок белой скалы величиной с коробку из-под сигарет или картонку из-под обуви, выбирая либо прямоугольный, либо плоский, как книга, либо широкий. Потом стою и смотрю на свое строение. Иногда это затягивается на какое-то время, но, в конце концов, я нахожу то место, куда его положить, как бывает, когда складываешь игрушечную мозаику. Каким-то образом мой мозг идеально соотносит форму камня в руке с формой свободного пространства в аккуратно сложенной груде.

Работал я либо ночью, когда достаточно яркая луна позволяет видеть предмет моей «одержимости», либо на рассвете, либо в вечерних сумерках. Здесь, вдали от города, на меня никто не пялится, как на уродца в клетке. На мысе домов нет. Нет и столь ценимых ныне деревьев. Мыс похож на палец, который суша ткнула в озеро.

Часы на городской башне пробили полночь. Я работаю. Исполняю ритмичный ритуал. Выбираю камень. Подхожу. Смотрю на «объект одержимости». Смотрю на камень в руке. Потом кладу его на подходящее место. Стою и смотрю. Прислушиваюсь к собственному дыханию. К стрекотанью сверчков. К крикам ночных птиц. Делаю все еще раз. В ту ночь я поранил палец, заталкивая камень в углубление. Но это не нарушило привычного ритма. Кровь на камнях. Сочно-красные отпечатки руки. Они не выглядят неуместными. То, что надо.

— Не стоило бы тебе этим заниматься, Грег.

Я поднял голову и увидел Линн. Она стояла, теребя поясок хлопчатобумажной юбки-клеш. Я впервые видел, что она по-настоящему нервничает. Словно ее что-то напугало. Девять месяцев назад на ней была эта же самая юбка, и тогда я сказал, что мне такие нравятся. Сегодня она снова ее надела, чтобы угодить мне. Синдром шоколадного кекса, верно?

— Не занимайся этим сегодня, Грег. — Она повторяла одно и то же, как заклинание. — Тебя ведь никто не заставляет.

— По крайней мере, есть что делать. — Да, черт возьми. Такая уж у меня гребаная, навязчивая идея. Своего рода пунктик. — Где Уильям?

— Спит.

— Как дети?

— Нормально. Все хорошо. И собачки тоже в порядке, если тебя и это интересует. — Линн рассмеялась. Раньше она так не смеялась. Смех получился нервный… какой-то скованный. Конечно, ей было страшно. Она боялась меня. И, тем не менее, пришла. Разве что шоколадный кекс не захватила.

— Грег, почему бы нам с тобой не прогуляться по берегу?

— Не могу. — Я поднял камень размером с человеческий череп. На месте воображаемых глаз темнели впадинки. — Не уложил положенные двенадцать кусков.

— Но ты не обязан это делать, понимаешь? — Ее глаза блеснули в лунном свете. — Они… — Линн остановилась, подбирая слова, — их теперь никто не потревожит.

У меня сдавило горло, как бывает, когда знаешь, что сказать нечего. Я нашел отличное место для похожего на череп камня. Вот так. Там, где мог бы быть рот, появилось кровавое пятно.

Прошло еще какое-то время, прежде чем я выдавил застрявшие в горле слова.

— Тебе бы лучше вернуться домой, к Уильяму. Что он подумает, если проснется и увидит, что тебя нет.

— Уильям знает, где я.