Вечер выдался особенно жаркий. На улицах уже зажгли фонари, а старик У все еще продавал сливовый напиток. Скликая жаждущих, он бил в медную тарелку, словно девушка, исполняющая «хуагу». В переулке показалась молодая женщина в рваной соломенной шляпе. За спиной у нее висела большая корзина с бумагой. Сгибаясь под тяжелой ношей, женщина, точно верблюд, медленно плелась домой. Проходя мимо торговца, она перекинулась с ним несколькими словами и улыбнулась, обнажив белоснежные зубы.
Женщина жила в ветхом, покосившемся домике из двух комнат; под окнами белели туберозы. Внутренний дворик был завален битой черепицей. В огороде перед домиком росли огурцы и кукуруза. Возле навеса лежала старая подгнившая балка – излюбленное место отдыха для обитателей домика. Едва женщина приблизилась к двери, навстречу ей поспешно вышел мужчина и помог снять со спины корзину.
– Почему ты сегодня поздно, женушка? – спросил он.
Она поглядела на него удивленными глазами.
– Ты что, спятил? Не называй меня женой!
В доме женщина сняла шляпу и повесила ее на крючок. Бамбуковым черпачком зачерпнула воды из чана, жадно выпила. Потом, устало зевнув, вышла и села на балку.
Женщине и мужчине было примерно лет по тридцати, носили они одинаковую фамилию Лю, но, кроме Лю Сян-гао, никто не знал, что имя женщины Чунь-тао, – соседи называли ее просто мусорщицей, так как целыми днями она рылась в помойках. Часто по улицам разносился ее голос: «Меняю спички на бумагу!» Домой она возвращалась запыленная, грязная, особенно в жару или в ветреную погоду, тут же снимала и вытряхивала одежду и тщательно умывалась водой, принесенной Лю Сян-гао.
Сян-гао окончил сельскую школу. Четыре года тому назад вместе с родными бежал из деревни, спасаясь от бедствий войны, и по дороге встретился с Чунь-тао. Они прошли вместе несколько сот ли, но потом разлучились.
Чунь-тао попала в Пекин. Кто-то из сострадания помог ей устроиться няней к ребенку одной иностранки, которая жила в переулке Цзунбухутун, – она искала скромную деревенскую женщину. Чунь-тао была очень миловидна и приятна в обращении, и хозяйка полюбила ее. Хозяева ели говядину, на хлеб намазывали сливочное масло, а в чай добавляли молоко. В доме стоял какой-то противный кислый запах. Однажды хозяин позвал ее и велел повести ребенка в сад Саньбэйцзы; от него несло псиной. Не прошло и двух месяцев, как Чунь-тао попросила расчет, не в силах переносить этот запах. Деревенские женщины вообще не привыкли прислуживать, они не выносят никаких попреков и обычно долго в прислугах не удерживаются. Чунь-тао пришлось заниматься сбором старой бумаги, которую она выменивала на спички.
Расставшись с Чунь-тао, Сян-гао поехал в Чжочжоу, где жили его родные. Но родных он там не нашел. Правда, встретил несколько своих знакомых, но едва они услыхали, что за душой у него нет ни медяка, как сразу же отказались приютить у себя. Пришлось ехать в Пекин. Здесь его познакомили с продавцом сливового напитка. Старик пустил его в свой ветхий домишко, но предупредил, что, если кто-либо захочет снять его, Сян-гао придется искать себе другое место. Парню не удалось найти работу, и он помогал старику У продавать напиток и подсчитывать выручку. За это хозяин не брал с него плату за жилье и кормил два раза в день.
Вернемся теперь к Чунь-тао. Соседи не позволяли Чунь-тао загромождать двор макулатурой, и ей пришлось искать жилье на окраине, за городской стеной, в районе Дэшэнмэня. Здесь-то она и встретила Лю Сян-гао. Чунь-тао, не раздумывая, сняла у старика У домик и поселилась в нем вместе с Сян-гао. Вот уже три года, как он ей помогал. Сян-гао был грамотен и научил Чунь-тао выбирать в макулатуре все, что годилось для продажи: художественные открытки, письма, парные надписи, сделанные рукой какого-нибудь генерала или министра. Дело пошло на лад. Иногда Сян-гао пытался обучать Чунь-тао грамоте, но, увы, бесполезно, – слишком мало он знал и объяснять иероглифы ему было не под силу.
Сян-гао и Чунь-тао нельзя было назвать счастливыми – ведь они еле сводили концы с концами. Но жили они мирно и дружно, как воробьи в своем гнездышке…
Но продолжим наш рассказ. Едва Чунь-тао вошла в комнату, как Сян-гао тут же принес ей воду.
– Скорее мойся, женушка! – оживленно вскричал он. – Я проголодался. Сегодня у нас будет вкусный ужин. Скажи, чего ты хочешь? Может быть, лепешек с зеленым луком? Я схожу за луком и соей.
– Женушка, женушка! – передразнила его Чунь-тао. – Я ведь просила не вызывать меня так.
– А я хочу, чтобы ты стала моей женой! – настаивал Сян-гао. – Завтра схожу на Тяньцяо[1] и куплю тебе шляпу. Ты ведь говорила, что твою давно пора сменить!
– И слушать не хочу, – твердила свое Чунь-тао.
Видя, что она сердится, Сян-гао заговорил о другом:
– Так что мы будем есть?
– Что хочешь, то и приготовлю. Ну, иди!
Вскоре Сян-гао принес пучок луку и чашку соевого соуса и положил на столик в передней. К его возвращению Чунь-тао уже умылась и вышла к нему с красной бумагой в руках.
– Опять приглашение на свадьбу… Наверное, какой-нибудь важный господин женится, – проговорила она. – Не отдавай это приглашение старому Ли, как в прошлый раз. Лучше попроси кого-нибудь отнести в гостиницу «Пекин» – там больше дадут.
