1. ДОМ, КОТ И НЕСКОЛЬКО ОКАМЕНЕЛОСТЕЙ
— Ну, как ты там? — спросил папа.
— Теперь уж недолго осталось, — сказала мама.
Ни один из них не обернулся. Впереди по-прежнему неподвижно возвышались их затылки, а в боковых окнах машины разворачивались пейзажи; не успеешь разглядеть, как изгороди, деревья, поля, дома уже проплыли мимо. Пшеничные поля. Пастбища. Время от времени слева прорывалось молочно-зеленоватое море, окаймленное узкой полоской золотистого песка или гальки. Это — Ла-Манш, сказала про себя Мария, обращаясь к пепельнице на спинке переднего сиденья, это — море. Мы приехали сюда на летний отпуск, так уж у людей заведено. Каждый день ходишь на пляж, носишься, кричишь, строишь песочные замки, надуваешь резиновых зверей, сосешь замороженные фрукты на палочке, а ночью у тебя песок даже в постели. По-моему, все так проводят август, во всем мире.
Машина притормозила и свернула на площадку перед гаражом.
— МАРОЧНЫЕ БЛОКИ НА ЗЕЛЕНОМ ПОЛЕ! — закричал гараж. — БОКАЛЫ ДЛЯ ВИНА! ГОЛОВОЛОМКИ! ШЕДЕВРЫ МИРОВОЙ ЖИВОПИСИ!
— Меньше трех часов, — заметил папа, мистер Фостер. — Совсем неплохо.
— Да, машин немного — ехать можно, — откликнулась мама, миссис Фостер.
И оба, приятно улыбаясь, повернулись к Марии.
— Ты что-то притихла.
— Тебя не тошнит? Ничего?
Мария ответила, что ее не тошнит, ничего. Она смотрела, как отец вылез из машины и стал заливать в нее бензин. Рубашка на нем была новая выходная в красно-синюю полоску — это не ускользнуло от Марии. Обычно он не носил полосатых рубашек. С другой стороны к бензоколонке подъехала еще одна машина, переполненная хныкающими детьми, в основном малышами. Мальчик со скучающим лицом, ровесник наверное, раздраженно посмотрел на Марию. Из машины вышла женщина и прикрикнула:
— А ну-ка, заткнитесь.
Мария уставилась бензаколонке прямо в лицо. Она выглядела вполне доброжелательно, не считая ярко-оранжевой наклейки на лбу, предлагающей БОКАЛЫ ДЛЯ ВИНА.
— Шумная компания, — сказала колонка. — В это время кто только не наезжает.
— Да, — согласилась Мария. — У вас сейчас, наверное, самая горячая пора.
— Совершенно справедливо, — отозвалась колонка. — Самая суматоха. Просто сбиваюсь с ног, понимаете.
В соседней машине малыши затеяли жаркий спор — кто кого толкнул, и колонка забурчала, отмечая следующий галлон.
— Извините… от этого шума просто голова раскалывается. Лично я предпочитаю милых спокойных детей. Вы одна в семье, не так ли?
— Да, я единственная.
— К тому же очень милая, — продолжала колонка. — Хорошо ли доехали, осмелюсь спросить?
— Неплохо, — ответила Мария. — Машин немного — ехать можно.
— Знаете, где у вас будет самое движение? — оживилась колонка. — На побережье в субботу вечером. Одна за другой, одна за другой — вплотную. И так всю дорогу.
Потрясающе. Вот это, я понимаю, движение.
— У нас в Лондоне тоже бывают отличные часы пик.
На окраине, где мы живем.
— Правда? Страшные пробки, да?
Но Мария не успела ответить. Отец уже забрался в машину и завел мотор.
— Будьте здоровы! — крикнула колонка. — Приятно было познакомиться. Всех благ! Берегите себя! Не попадайте в истории.
— Не беспокойтесь, — пообещала Мария. — Спасибо за бензин.
— Всегда пожалуйста.
И снова впереди затылки путешественников-родителей, а слева и справа снова аккуратно разворачивается Дорсет. Уж в летнем-то доме, который родители сняли на месяц, найдется с чем поговорить, надеялась Мария. Можно, конечно, и с людьми. Это само собой. Но люди всегда ждут от тебя чего-то определенного; в конце концов, ты и говоришь то, чего от тебя ждут (или хотят). И сами они, в конце концов, тоже говорят то, чего ты от них ждешь. Взрослые, как заметила Мария, чаще всего обсуждают погоду или гадают вслух: что же может произойти. С мамой она вообще-то любила поговорить, но маме почему-то всегда нужно куда-нибудь отлучиться или в другую комнату выйти, и, только Мария дойдет до самого главного, мамы уже нет. А начнешь говорить с отцом, он вроде слушает по-доброму, но как-то рассеянно, будто все это не так уж важно. Хотя, конечно, может, он и прав, ведь это важно только для меня, подумала она. Поэтому для настоящего разговора гораздо лучше подходят вещи. Или — животные. Иногда — деревья и растения. Порой то, что они говорят, утешает, порой — неприятно, но это, по крайней мере, настоящий разговор. Для душевных откровений она всегда выбирала только часы. А если так поболтать, годится почти все.
— А вдруг этот летний дом какой-нибудь ярко-розовый? — сказала она пепельнице. — Ну уж точно необычный. К окнам привязаны воздушные шарики, труба закрыта смешной шляпой, а из стен льется веселая музыка.
— Вот мы и приехали, — объявила миссис Фостер, и в ту же минуту Мария увидела дорожный знак — ЛАЙМ-РИДЖИС. Она всю дорогу изучала знаки. Самые заманчивые — это места, мимо которых проезжаешь не останавливаясь; они лежат справа и слева от дороги, невидимые за полями и холмами, обещанные дорожными знаками, с завораживающими названиями: ШЕСТИПЕНСОВАЯ РУЧКА. СТРАНА ЗИМОРОЖДЕННЫХ ПАЛОК, КРАЙ ПУСТЯКОВ И АФПУДЕЛЬ. Какие-то ненастоящие названия. Неужели они похожи на все остальные места — с одноэтажными дачами, начальными школами, почтамтом? Зеленые проселочные дороги, бегущие через поля между живыми изгородями, зазывали: приходи — и узнаешь. А я так никогда и не узнаю, с грустью подумала Мария. Да мало ли что есть на свете, чего я никогда не узнаю.
