Она возвращалась домой из школы. Скоро 17 мая>[1]. Первое 17 мая без мамы. Она выросла из своего бунада>[2]. Мама и так удлиняла юбку уже два раза.
Эмили проснулась ночью, ей приснился кошмар. Папа спал, она слышала через стену его негромкое похрапывание. Девочка примерила костюм, красный кант юбки оказался выше колен. Она слишком быстро росла. Папа любил повторять: «Ты растёшь как на дрожжах, сокровище моё». Эмили провела рукой по мягкой шерсти бунада и села, обхватив колени. Бабушка часто повторяла: «Грете была как тростинка, не вижу ничего странного в том, что девочка так вытянулась».
Эмили почувствовала, что у неё затекли плечи и бёдра. Это мамина вина в том, что она такая высокая. И красный кант бунада уже никогда не опустится ниже колен – теперь некому перешивать её юбку.
Наверное, она попросит купить ей новый костюм.
Плечи оттягивал тяжёлый ранец. Она насобирала букет мать-и-мачехи, такой большой, что папе придётся достать вазу. Когда она была младше, она обрывала только цветки и их можно было ставить разве что в рюмку для яйца, теперь же набрала цветов с длинными стеблями.
Она не любила ходить одна. Но Марту и Силье уже увезли. Они не сказали, куда едут, только помахали ей через заднее стекло автомобиля, за рулем которого сидела мама Марты.
Букет нужно будет поставить в воду. Некоторые цветки уже осыпались. Эмили попыталась поаккуратнее обхватить букет. Один из цветков упал, и она наклонилась, чтобы поднять его.
– Тебя зовут Эмили?
Эмили обернулась. Мужчина улыбнулся. Она стояла между двумя дорогами на узкой тропинке, по которой путь до дома короче, можно сэкономить больше десяти минут. Вокруг никого не было. Она пробормотала что-то в ответ и попятилась.
– Эмили Сельбю? Это ты, верно?
Никогда не разговаривай с незнакомыми людьми. Никуда не ходи с ними. Веди себя вежливо со взрослыми.
– Да, – прошептала она и попыталась пройти мимо.
Новые кроссовки с розовыми полосками погрузились в грязь и палую листву. Эмили почти потеряла равновесие. Незнакомец поддержал её, а затем прижал что-то к лицу.
Через полтора часа в полицию заявили об исчезновении Эмили Сельбю.
– Я никак не могла выбросить из головы это дело. Может быть, совесть нечиста. Я закончила юридический факультет в те времена, когда было принято, чтобы молодые матери сидели дома. Так что к моему мнению не особенно прислушивались.
Она улыбнулась, словно моля о покое. Беседа длилась почти два часа. Женщина в постели с трудом перевела дух, её наверняка мучил яркий солнечный свет. Она сжала пальцами край пододеяльника.
– Мне всего семьдесят, – с придыханием произнесла она, – но я чувствую себя уже дряхлой старухой. Вы должны извинить меня.
Ингер Йоханне Вик поднялась и задёрнула шторы. Она постояла в нерешительности, не оборачиваясь.
– Так лучше? – поинтересовалась она.
Пожилая дама прикрыла глаза.
– Я всё записала, – сказала женщина, – три года назад. Тогда я ушла на пенсию и надеялась, что у меня будет, – она приподняла иссохшую руку, – свободное время.
Ингер Йоханне Вик пристально посмотрела на папку, лежавшую рядом со стопкой книг на ночном столике. Женщина кивнула:
– Возьмите её. Это всё, что я могу теперь сделать. Я не знаю, жив ли ещё этот человек. Ему должно быть сейчас… шестьдесят пять. Или около того.
Она закрыла глаза. Голова откинулась в сторону, рот широко раскрылся, и, когда Ингер Йоханне Вик наклонилась, чтобы взять красную папку, она почувствовала запах нездорового дыхания. Она аккуратно убрала бумаги в сумку и бесшумно подошла к двери.
– И ещё одно.
Ингер вздрогнула и обернулась.
– Меня неоднократно спрашивали, почему я была так уверена. Ведь многие думают, что всё это лишь навязчивая идея пожилой дамы, которой больше нечего делать. Я почти ничего не предпринимала на протяжении всех этих лет, пока… Я была бы вам весьма благодарна, если бы вы мне сообщили, когда всё это прочтёте…
Она негромко откашлялась и снова закрыла глаза.
– Сообщила о чём?
Ингер Йоханне Вик прошептала этот вопрос, она не была уверена, что женщина не спит.
– Я знаю, что он невиновен. Было бы неплохо узнать о том, что вы со мной согласны.
– Но это не…
Пожилая дама слегка ударила по бортику кровати:
– Я знаю, в чём заключаются ваши обязанности. Вас не интересует вина или невиновность. Но мне это важно. Именно в отношении этого дела. Надеюсь, и для вас это станет небезразлично, когда вы прочтёте все бумаги. Вы можете пообещать мне, что вы вернётесь?
Ингер Йоханне Вик улыбнулась в ответ. И улыбка была искренней.
Эмили исчезала и раньше. Всегда ненадолго; разве что однажды, должно быть, сразу после смерти Грете, она отсутствовала три часа. В тот раз он, раздражённый, поначалу обзванивал подруг, сестру Грете, которая жила всего в десяти минутах ходьбы и была любимой тётей Эмили, дедушку с бабушкой, которые не видели девочку уже несколько дней. Он набирал новые номера – безрезультатно, беспокойство постепенно перетекало в тревогу, а пальцы всё нажимали и нажимали на кнопки телефона. Потом он пробежался по округе, постоянно увеличивая радиус, страх перерос в панику, и он заплакал.
Она сидела на дереве и писала маме письмо, письмо в картинках, собираясь сделать из листка самолётик и отправить в небеса. Он аккуратно снял девочку и запустил самолётик по дуге с крутого обрыва. Покачивая бумажными крыльями, он исчез между двумя высокими берёзами, которые с тех пор стали называться «Дорога в рай». Потом он две недели не спускал с дочери глаз, пока каникулы не закончились и ей не пришлось идти в школу.
