Н. Каратыгина
ЧЕРЕЗ БОРОЗДЫ
РАССКАЗ.
В коридоре у стены, роняющей слюнявую сырость, мужчина загородил дорогу женщине.
Женщина покачивалась, перепадая с каблука на каблук. Не могла овладеть шаткими, разбегающимися, будто к чужому телу привязанными ногами. Руки тяготели вниз, затылок опрокидывался пудовиком.
- Эх, Птиченька, - сказал мужчина. - Молвите словечко, и все уладится. Ну, тихохонько. Я услышу.
Скрипело перьями, плевало копотью, пылью грязное учреждение.
- Птиченька, пойдем, запишемся. Сына вашего подыму на ноги. Вы не сомневаетесь, что Кирик меня полюбил?
Он подхватил ее - она падала - и посадил на скамью.
Буйно взлетающий вверх лоб и золотые вихри волос, точь-в-точь поле пшеницы, склонились к женским коленям. Повеяло теплым запахом от затылка и таким мощным, выгнутым мостом лег он перед лицом женщины. Она смотрела на белое пятнышко шрама около уха... Как хороша чужая мощь!.. И не удивилась поцелую, павшему, как молния, в ее ладонь.
Он целовал и говорил... Он ли говорил, она ли вспоминала?..
Текучая жизнь вставала перед ними, оба ее знали, ощущали, а кто закреплял ее звуками в бреду темного коридора, не все ли равно...
Колючий хлеб. Сахарин д-ра Фальберга. Скользкое полено, кривой колун... Мальчик, говорящий: "Мама, дай хлеба".
Вчера он выкрал весь хлеб и на упрек ответил: "Разве дурно есть, когда голоден?"... Самой хотелось разом съесть оставшийся кусок, жадно разрывая мякину.
Ох, тягота ненавистного тела!.. Любила когда-то свою грудь, волновала сама себя валкими плечами, а теперь об эту грудь можно ушибиться... И еще... чулки... сквозящие телом... И дорога домой, по безглазым улицам, между зданиями, лежащими, как заколоченные гробы.
И пять этажей!.. О, эти сбегающие вниз, готовые к услугам, распростертые ступени... Борьба с каждой из них... Надо подняться, постучать и услышать детский голос: "Мама, ты?"
Да, это мама. Пришла мама, волочась через сотню ступеней, чтобы принести тебе кусок хлеба, разломить последнюю щепку и выстукать хребтом воблы окоченевшую плиту...
- Руку дайте. Пойдем, Птиченька.
Вышли на площадь, разбежавшуюся и прилегшую в отдалении красными домами.
Мужчина глянул в упор и расставил ноги шире, устойчивее:
- Во-первых, я вас люблю. Во-вторых, - загнул второй палец с приятным круглым ногтем, - я вам смогу понравиться, я знаю. В-третьих, долго не протянете без посторонней помощи, я же хорошо устроен, вам известно. В-четвертых, не все ли вам равно, а нам с Кириком будет лучше, если мы с вами поженимся.
Она смотрела на все четыре загнутые пальца и на пятый, оставшийся. Он был весь против, один против доводов четырех. Рука стала неприятной. В глаза лезла эта кряжистая, чуть свинцовая, рабочая рука и соблазняла.
Мужчина ждал. Потом вдруг засмеялся, осветив лицо очаровательной улыбкой. Широко взмахнул правой рукой и кинул ладонью вверх:
- На... Хошь?
И победил.
Как было им не залюбоваться!..
Довел до дому, но не вошел.
- Сейчас у нас митинг, между своими, уж я поговорю... Сегодня у меня радость, вы...
Кирик за дверью спросил:
- Мама?
Мужчина взял Птиченьку за плечи.
- Так ты помни, - сказал ей. - Ты невеста Андрея Гвоздева. Этого будет из памяти не стереть. И потом, не бойся...
Поцеловал в губы, она ему ответила.
И расстались.
Вечером стучала воблой о плиту, расколола пять полен. Думалось тихо и просто.
Андрей Гвоздев говорил, что получит две сажени дров. Он - рисовальщик в журнале моряков и печатник, к тому же... Хорошие, смелые руки...
Снился ночью свежий очаровательный рот, на шее пятнышко шрама. Оно росло, стало, как давно не виданный рубль, высунуло язык и захохотало.
Оказалось, что Кирик плакал и надо было к нему встать.
--------------
Действительно, дрова привезли хорошие, березовые.
Екатерина Владимировна помогала их принимать.
Дрова лежали грудою и, если бы не серые крапины, походили бы на гигантские кости. Ничего, впрочем, особенного в них не было, а смотреть приятно.
Екатерина Владимировна думала, что она им благодарна, они родные, если бы Андрей их не ждал, ей не рассказал - почем знать?..
Теперь, по крайней мере, у Кирика отойдут engelures на руках. Вот франтоватое слово в устах невесты рабочего. Не беда, нельзя все тянуть книзу. Уравнением на низ ничего не выиграешь.
Кирик прыгал вокруг дров, таская под мышкой поленце.
- Хороши дрова, Кикочка?
- Хорошущие!.. Дядя Андрей нам их дарит? Мы их сожжем.
Он стучал валенкой об валенку. Маленький, в шубке с рыжим воротником, посмеивался и грозил дровам трепаной варешкой.
Птиченька вдруг взметнулась. Выудила со дна души такую мысль...
Тяжелая белизна дров высилась, громоздилась над мальчиком, радовала его, он был очарован. Она согреет, приголубит и совьет цепи, могучие, как руки Андрея...
- Уйди прочь, задавят! - приказала Екатерина Владимировна. - Ползи вон, за маму.
И расцеловала крепко.
--------------
- Товарищи, поздравьте. Женюсь.
Андрей Гвоздев всех всполошил.
Печатники с мест повскакали.
- Брешешь? Ну?.. Кого берешь?..
- Меня берут, - скромно сказал Андрей и, заметив хитрую ямку в щеке Басина, остряка, строго свел вместе густые брови. - Женюсь на Алакаевой, которую вы со мной встречали.
